М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

Гиллельсон Максим Исаакович

* Толстые пахитосы в маисовой соломе, вроде нынешних па-

пиросов, явившихся в Петербурге только в конце сороковых годов.

( Примеч. В. П. Бурнашева.)

209

продажных красавицах, декламирует самые скверные

французские стишонки, тогда как самого-то бог награ­

дил замечательным

талантом писать истинно пре­

лестные русские стихи. Так небось не допросишься,

чтоб что-нибудь свое прочел! Ленив, пострел, ленив

страшно, и что ни напишет, все или прячет куда-то,

или жжет на раскурку трубок своих же сорвиголов

гусаров. А ведь стихи-то его — это просто музыка!

Да и распречестный малый, превосходный товарищ!

Вот даже сию минуту привез мне какие-то сто рублей,

которые еще в школе занял у меня «Курок»... 2 Да, ведь

вы «Курка» не знаете: это один из наших школьных

товарищей, за которого этот гусарчик, которого вы,

верно, сейчас встретили, расплачивается. Вы знаете,

Владимир Петрович, я не люблю деньги жечь; но,

ей-богу, я сейчас предлагал этому сумасшедшему:

«Майошка, напиши, брат, сотню стихов, о чем хо­

чешь — охотно плачу тебе по рублю, по два, по три

за стих с обязательством держать их только для себя

и для моих друзей, не пуская в печать!» Так нет, не

хочет, капризный змееныш этакой, не хочет даже

«Уланшу» свою мне отдать целиком и в верном ориги­

нале и теперь даже божился, греховодник, что у него

и «Монго» нет, между тем Коля Юрьев давно у него

же для меня подтибрил копию с «Монго». Прелесть,

я вам скажу, прелесть, а все-таки не без пакостной

барковщины 3. S'est plus fort que lui! * Еще y этого

постреленка, косолапого Майошки, страстишка драз­

нить меня моею аккуратною обстановкою и приводить

у меня мебель в беспорядок, сорить пеплом и, наконец,

что уж из рук вон, просто сердце у меня вырывает,

это то, что он портит мои цветы, рододендрон вот этот,

и, как нарочно, выбрал же он рододендрон, а не другое

что, и забавляется, разбойник этакой, тем, что сует

окурки в землю, и не то чтобы только снаружи, а рас­

ковыривает землю, да и хоронит. Ну далеко ли до

корня? Я ему резон говорю, а он заливается хохотом!

Просто отпетый какой-то Майошка, мой любезный

однокашник.

И все это Афанасий Иванович рассказывал, ста­

раясь как можно тщательнее очистить поверхность

земли в горшке своего любезного рододендрона, не

поднимая на меня глаз и устремив все свое внимание

* Здесь: Он перед этим не может устоять! ( фр.) .

210

на

цветочную землю и на свою работу; но, вдруг заме­

тив, что и я курю мои соломинки-пахитосы, он быстро

взглянул, стоит ли в приличном расстоянии от меня

бронзовая пепельница. Вследствие этого не по натуре

его быстрого движения я сказал ему:

— Не опасайтесь, дорогой Афанасий Иванович,

я у вас не насорю. Но скажите, пожалуйста, гость ваш,

так вас огорчивший, ведь это тот молоденький гусар,

что сейчас от вас вышел хохоча?

— Да, д а , — отвечал С и н и ц ы н , — тот самый. И вы­

шел, злодей, с хохотом от меня, восхищаясь тем, что

доставил мне своим визитом работы на добрый час,

чтоб за ним подметать и подчищать. Еще, слава богу,

ежели он мне не испортил вконец моего рододен­

дрона. <...>

...Я спросил Синицына: «Кто же этот гусар? Вы

называете его «Майошкой»; но это, вероятно, школьная

кличка, nom de guerre?» *

— Л е р м о н т о в , — отвечал С и н и ц ы н , — мы с ним

были вместе в кавалерийском отделении школы. <...>

— Вы говорили давеча, любезнейший Афанасий

И в а н о в и ч , — спросил я, почти не слушая служебных

рассуждений моего с о б е с е д н и к а , — вы говорили, что

этот гусарский офицер, Лермонтов, пишет стихи?

— Да и какие прелестные, уверяю вас, стихи пишет

он! Такие стихи разве только Пушкину удавались. Сти­

хи этого моего однокашника Лермонтова отличаются

необыкновенною музыкальностью и певучестью; они

сами собой так и входят в память читающего их. Словно

ария или соната! Когда я слушаю, как читает эти

стихи хоть, например, Коля Юрьев, наш же товарищ,

лейб-драгун, двоюродный брат Лермонтова, также

недурной стихотворец, но, главное, великий мастер

читать стихи, — то, ей-богу, мне кажется, что в слух

мой так и льются звуки самой высокой гармонии.

Я бешусь на Лермонтова, главное, за то, что он не

хочет ничего своего давать в печать, и за то, что он

повесничает с своим дивным талантом и, по-моему,

просто-напросто оскорбляет божественный свой дар,

избирая для своих стихотворений сюжеты совершенно

нецензурного характера и вводя в них вечно отврати­

тельную барковщину. Раз как-то, в последние месяцы

своего пребывания в школе, Лермонтов, под влиянием