Мадам де Шамбле
Шрифт:
Когда назначенный день настал, я чувствовала себя подавленной и лихорадочно возбужденной одновременно, причем моя слабость и нервный подъем постоянно чередовались.
Между тем аббат тихо говорил мне что-то на ухо при каждом удобном случае, но я не слышала его слов, вернее, не понимала их.
Позже, когда мне довелось увидеть картину Шеффера, на которой изображен Мефистофель, нашептывающий что-то Маргарите, я содрогнулась. Я вспомнила, что священник говорил со мной тогда с таким же дьявольским выражением на лице.
В этот торжественный день у меня было странное состояние: я чувствовала, что все
Я уже сказала, сколько усилий прилагал аббат, чтобы я произнесла обеты с соответствующим выражением. Когда он заставлял меня повторять эти слова, сидя рядом, я до того поддавалась влиянию священника, что даже копировала его интонации.
Однако, когда пришло время говорить с самим Богом, все уроки были забыты. Напыщенность речи исчезла, уступив место подлинному восторгу; мой голос обрел силу, стал звучным и проникновенным, так что, когда все это закончилось, я почувствовала сильное волнение, которое передалось и другим, и мое лицо стало мокрым от слез.
Затем, наконец, настал день первого причастия. Когда священная облатка коснулась моих губ, я ощутила необыкновенно сладостный трепет. Невыразимое, райское блаженство захлестнуло меня, и я потеряла сознание.
Меня отнесли в ризницу.
Это был странный обморок: я видела и слышала все, что происходило вокруг, как будто лежала с открытыми глазами. Я могла ощущать, но была лишена способности двигаться.
Впоследствии мне говорили, что подобное состояние называется каталепсией.
Священник должен был находиться в церкви и пришел в ризницу после окончания таинства. Мои глаза были закрыты, но я видела, как он подошел ко мне, и ощутила, что он положил руку на мою грудь. Его сверкающие, как угли глаза, казалось, пронзают меня насквозь, подобно магнетическим лучам. Он ходил по комнате взад и вперед и при этом неотрывно смотрел на меня. Певчие, переодевавшиеся в ризнице, и все, кто заходили туда, не замечали настойчивого взгляда аббата, завораживавшего меня, несмотря на то что я была в обмороке.
Но вот все ушли, и священник остался наедине со мной.
Оглядевшись, он устремил на меня свои глаза, еще раз мельком взглянул в дальний конец ризницы и поспешно направился к столу, на который меня поместили, подложив мне под голову подушку.
Когда аббат склонился к моему лицу, меня охватил дикий ужас, и я сделала над собой неимоверное усилие, чтобы избежать прикосновения этого человека.
Мне удалось стряхнуть с себя оцепенение; из моей груди вырвался страшный крик, и, сама не знаю как, я оказалась на ногах.
Священник тотчас же отпрянул. В этот миг дверь распахнулась и в ризницу вошел кюре нашего пансиона.
Хотя в юном возрасте наши впечатления поверхностны и быстро забываются, эта сцена не изгладилась из моей памяти. По правде сказать, вы первый человек, кому я рассказала о том, что по-прежнему терзает мою душу и до сих пор не выходит у меня из головы.
Теперь скажите, как объяснить, что человек, внушавший мне такой ужас, в то же время оказывал на меня столь сильное влияние. Подобно феям из средневековых сказок, я трепетала перед жезлом злого волшебника, но была вынуждена подчиняться ему.
Я снова увидела аббата Морена,
К тому же я опасалась, что это был всего лишь сон.
Аббат был духовным наставником в монастыре урсулинок. Беседуя со мной, он не раз превозносил спокойствие и кротость невест Христовых, а также говорил, что нет счастливее тех, кто посвящает себя Богу.
Всякий раз, когда я слышала об этом благом призвании, я бледнела и едва не падала в обморок; поэтому моя мачеха, в сущности прекрасная женщина, попросила аббата Морена больше не затрагивать данную тему, ссылаясь на то, что мой отец якобы питал отвращение к религиозным общинам.
Священник не возражал и согласился лишь вскользь упоминать о небесном блаженстве, которое мы можем испытать уже при жизни. Он говорил об этом все реже и реже, тем более что г-жа де Жювиньи почему-то старалась не оставлять меня с ним наедине.
В течение того года, когда я приняла свое первое причастие, мачеха трижды приезжала ко мне в пансион. Аббат Морен неизменно сопровождал ее, но ему ни разу не удалось сказать мне хотя бы слово так, чтобы его не услышала госпожа де Жювиньи.
Вскоре мне исполнилось четырнадцать лет.
Тем же летом, во время каникул, я привела свою голубую комнату в тот вид, в каком она пребывает по сей день. Я отыскала в Эврё, в магазине редких вещей, статую Богоматери, которую вы видели, сама покрыла ее золотой краской и поставила туда, где она сейчас стоит. Когда я закончила приводить комнату в порядок, мне пора было возвращаться в пансион, но я радовалась, предвкушая, что через год снова буду жить в ней.
Тщетные надежды! Вы сейчас услышите, что произошло за это время.
Как-то раз мачеха явилась ко мне, хотя до каникул было еще далеко. Накануне ее приезда мне исполнилось пятнадцать лет.
Она долго беседовала о чем-то с моей классной дамой, а затем добрая госпожа Леклер — так звали нашу наставницу — поцеловала и благословила меня так торжественно, что мне стало ясно: в моей жизни произошли или вскоре произойдут важные перемены.
Я не смела спросить, что меня ждет.
Когда мачеха приехала, я сначала удивилась, не увидев возле нее аббата Морена. Я думала, что священник приедет немного позже.
Но он так и не появился.
Я не стала выяснять, что случилось, ибо этот человек внушал мне трепет, и говорила себе, что все равно увижу его, причем слишком скоро.
Вероятно, он остался в Жювиньи.
Когда мы вернулись домой, я смотрела по сторонам, но так и не увидела знакомой фигуры в черном. Тогда я вздохнула с облегчением.
Вечером, придя в свою комнату и плотно затворив за собой дверь, я, наконец, решилась спросить у Жозефины, что сталось с аббатом Мореном.
Жозефина знала об этом не так уж много; она только оплакивала его отсутствие, вот и все. Жозефина считала его святым. Она лишь слышала, что аббат поссорился с моей мачехой и после этого уехал в Берне, где получил приход.