Мадам де Шамбле
Шрифт:
Мачеха поддержала меня и, взяв под руку, прошептала на ухо:
«Вы сошли с ума, разве вы не понимаете, что все уже позади?»
Если я и не сошла с ума, то была близка к помешательству. Для меня все только начиналось, и я чувствовала, что, если богослужение будет совершать аббат Морен, то при виде его я упаду замертво на пол церкви.
Вы понимаете, с какой тревогой я вошла в храм. На клиросе еще никого не было: священник ожидал нашего прибытия в ризнице. Мы преклонили колени на приготовленных для нас подушках.
Мне был внятен только один голос, леденивший страхом мою душу. Этот голос нашептывал мне те же страшные слова, что и в исповедальне: «Твой жених — еретик; если ты будешь принадлежать ему, тебя ждут вечные муки и на этом и на том свете».
Служка возвестил колокольчиком о приходе священника. Каждое из позвякивания колокольчика гулко отдавалось в моей груди. Я только слышала, но ничего не видела; впрочем, я даже не решалась смотреть. Услышав легкие быстрые шаги, непохожие на вчерашнюю медленную и тяжелую поступь, я воспряла духом. В тот миг, когда священник всходил на алтарь, я осмелилась поднять глаза: это был не аббат Морен, а сменивший его молодой викарий. Я вздохнула с облегчением.
Что вам сказать? С этой минуты тревога и нервное возбуждение, в котором я пребывала ночью и утром, сменились упадком сил. Господин де Монтиньи собрался было подать мне руку, когда мы выходили из церкви, но, увидев, как я побледнела и покачнулась, он подал знак госпоже де Жювиньи, и та поспешила мне на помощь. Таким образом, я вышла из церкви так же, как и вошла туда: опираясь на руку мачехи.
В таком состоянии я не могла присутствовать на обеде. Госпожа де Жювиньи проводила меня в мою комнату и долго отчитывала. Однако, из всей ее длинной речи, я поняла лишь одну фразу:
«Я освобождаю вас от обеда, но будьте готовы спуститься к ужину».
Затем она ушла, но тут же снова открыла дверь и сказала:
«Если господин де Монтиньи захочет вас проведать, я надеюсь, вы не станете ребячиться, как делаете это со мной».
Эти слова, прозвучавшие почти как угроза, вывели меня из оцепенения, и я вскричала:
«Да, да, я спущусь, сударыня, пусть только он сюда не приходит. — Затем я расплакалась и попросила: — Пришлите ко мне Зою, я умоляю вас!»
Мачеха удалилась, пожимая плечами.
Как только она ушла, меня охватило отчаяние; я сорвала с головы белый венок, сняла с груди букет флёрдоранжа и положила его рядом с моей маленькой Богоматерью, а венок повесила ей на шею. Когда я наклонилась, чтобы, как всегда, поцеловать ноги Пресвятой Девы, я заметила под постаментом статуи листок бумаги.
Я взяла его с дрожью, так как никто обычно не заходил ко мне в комнату, и прочла:
«Помните, что Вы поклялись перед Богом никогда не принадлежать еретику».
Почерк
В тот же миг вошла Зоя. Я бросилась в ее объятия с криком:
«Нет, нет, никогда!»
«Что — никогда?» — спросила она.
«Я никогда не буду принадлежать этому человеку».
Зоя рассмеялась. Ее смех в сочетании с моими слезами вывел меня из себя.
«И ты! — воскликнула я. — Ты тоже!»
«Но ты уже принадлежишь господину де Монтиньи, — возразила Зоя, — ведь ты дважды сочеталась с ним браком: сначала в присутствии господина мэра, а затем — в присутствии священника».
«Все равно! — вскричала я. — Перед святой Богоматерью…»
Зоя обняла меня, согнула мои протянутые руки и, не дав мне договорить, силой усадила на диван.
«Не клянись, Эдмея, — испуганно сказала она, — не клянись. Видишь ли, моя любимая сестра, надо давать клятву, только когда сможешь ее сдержать».
«А кто мне помешает это сделать?»
«Он! Господин де Монтиньи твой муж, и у него все права на тебя».
Я заплакала и стала ломать руки.
«Разве ты не слышала, что прочел тебе мэр в статье Гражданского кодекса?»
«Я ничего не слышала», — ответила я.
«Видишь ли, моя бедная Эдмея, там ясно написано: „Жена обязана подчиняться своему мужу“«.
«Это так, — вскричала я, — но мужья напрасно приказывают! Раз Бог запрещает, я подчинюсь Богу».
«Богу? — переспросила Зоя, глядя на меня с удивлением. — Богу? Кто же тебе сказал, что Бог запрещает женщине принадлежать своему мужу?»
«Он, он!» — воскликнула я.
«Значит, я не ошиблась: ты виделась с ним. Ах он проклятый!»
«О ком ты?»
«Об аббате Морене, о ком же еще!»
«Тихо!» — сказала я, приложив палец к губам Зои.
«Ах, да, теперь я понимаю: именно поэтому он вернулся из Берне и пришел в исповедальню вместо викария».
«Кто тебе это сказал?»
«Я была в церкви, когда ты пришла туда с моей матушкой. Я молилась за тебя, бедная моя Эдмея, и просила Бога послать тебе столько счастья, сколько ты заслуживаешь. Ты прошла мимо, и я увидела тебя, а также догадалась, зачем пожаловал священник».
«Зачем же?»
«Чтобы помешать твоей свадьбе, если это возможно, вот зачем! Ты же знаешь, что он хотел сделать тебя монашкой, а потом… потом…»
«Что — потом?»
«Ничего. Теперь я понимаю… Ах, старый мерзавец!»
«Зоя!» — вскричала я.
«Эдмея, — продолжала Зоя, — поверь мне: тебе не следует бояться господина де Монтиньи. Это красивый, честный и порядочный дворянин; я уверена, что с ним тебе обеспечено счастье и на этом и на том свете».
«Замолчи! Ведь аббат Морен говорил мне вчера в церкви перед самим Богом, что если я буду принадлежать господину де Монтиньи, я погибла, а сегодня он даже прислал мне сюда предупреждение».