Мадам Казанова

Шёнтан Габи фон

Князь Долгорукий оказался высоким и стройным мужчиной. Плотно сидящие лосины со всей отчетливостью обрисовывали его мускулистые ноги, а широкие плечи обтягивал безупречно сшитый камзол. В его полуприкрытых глазах застыло томное выражение, а в движениях чувствовалась кошачья грация; сходство с большим котом еще более усиливалось оттого, что его чувственные губы под черными усами вдруг раздвинулись в улыбке и показалось, что он мурлыкнул. Когда князя Долгорукого представили мне, его глаза тут же широко раскрылись от изумления. Теперь он жадно, не отрываясь, смотрел на меня, точно увидел новую добычу в своих обширных охотничьих угодьях.

С

этого момента все пошло как нельзя лучше — Долгорукий все время держался поблизости от меня. Его гладко выбритое лицо с бакенбардами постоянно оставалось обращенным в мою сторону. Он изо всех сил старался произвести на меня впечатление, а я наслаждалась, видя, как он расстраивается из-за тщетности своих усилий. Я разговаривала с ним точно так же, как со всеми другими присутствующими мужчинами, не выделяя никого своим вниманием. Каждый раз, когда он приглашал меня танцевать, я отказывала: я уже обещала этот танец другому. Я оказалась не чувствительной к его вибрациям и равнодушной к его ухаживанию. Его недовольство и его настойчивость возрастали. Он просто не мог примириться с тем, что ему, самому лучшему здесь кавалеру, не удается достичь того, чего он так желает. Безучастная, я предоставила ему переживать этот удар по самолюбию.

Я покидала дом графини Альтенбург одной из первых. Князь Долгорукий догнал меня уже на лестнице. В его темных глазах уже не было прежнего сонного выражения — сейчас они сверкали от негодования. Тем не менее он старался соблюдать правила хорошего тона.

— Мадам, — воскликнул он, крепко сжимая мою руку, — дайте же мне надежду! Я должен снова вас увидеть.

Я высвободила свою руку, посмотрела на него и спросила:

— Зачем?

Краска бросилась ему в лицо.

— Затем, что этого требует мое сердце, — сказал он изменившимся от волнения голосом. — Вы — самая очаровательная женщина в Вене.

— Все это очень лестно звучит. — Я улыбнулась. — Но я не очень-то доверяю подобным поспешным комплиментам. Я предпочитаю большую страсть, а не какое-то маленькое увлечение. Буду рада видеть вас. Встретиться всегда очень просто, если только есть желание.

— Князь Долгорукий попросил меня о свидании, но я ему отказала, — сообщила я Уилсону.

— Вы отказали? — ошеломленно переспросил он, растягивая слога.

— Да, — ответила я, — отказала. Мне кажется, я знаю, что он за человек. Лечь с ним в постель просто, но очень трудно будет удержать его, как только он встанет с этой постели. Чем скорее я уступлю ему, тем скорее это станет одной из его многочисленных любовных связей. Вы понимаете это, Брюс? Я стану одной из многих. Но если в отличие от многих я откажусь тешить его непомерное самолюбие и останусь недоступной для него, то здесь возможны два варианта развития событий. Либо он отказывается от всяких дальнейших усилий, и это означает мое поражение, либо, убежденный, что ни одна женщина не может остаться для него недосягаемой, он пытается любыми средствами преодолеть мое сопротивление. Если это произойдет, мой расчет верен, как, впрочем, и ваш.

Уилсон кивнул в знак одобрения.

— Вы рассуждаете чисто практически и не строите никаких иллюзий. У вас, вероятно, был хороший учитель.

Я подумала о Наполеоне и о его «школе» в Аяччо. Вспомнилось время, когда любовь помогала мне усвоить то, что я использую сейчас, утоляя свою ненависть. Я проглотила комок в горле.

— Да, очень хороший учитель, — сказала я не без горечи. — И я, в общем-то, неплохо

усвоила этот урок.

Уилсон неправильно истолковал мое последнее замечание, замешкался и раскрыл учебник немецкой грамматики. Я не стала указывать ему на это небольшое недоразумение. Спрягая немецкие глаголы, я думала о том, что я никогда не забуду Наполеона.

В конце нашего урока немецкого Уилсон протянул мне какой-то листок.

— Здесь имена французских эмигрантов, которые могут оказаться полезными для нас. Мне нужно, чтобы вы как можно скорее установили, каковы их политические взгляды. Я хочу знать, как и на что эти люди живут. Меня также интересует: можно ли считать их врагами революции, но одновременно друзьями Бонапарта? Готовы ли они рисковать своей жизнью в борьбе за или против него?

Продолжая думать о Наполеоне, я взглянула на листок и прочитала: «Филипп де Жиро, Луи Дюваль, Морис де Монкур… — Я замерла. Затем, стараясь оставаться спокойной, снова прочла: — Морис де Монкур».

Буквы поплыли у меня перед глазами. Я сжала кулаки, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Морис! Неужели это возможно? Он жив и находится здесь, в Вене? А что, если его имя присвоил какой-нибудь мошенник — тот, кому стало известно о смерти Мориса?

Чувствуя взгляд Уилсона, я с усилием стала читать дальше. Перед моими глазами одно за другим возникали новые имена. От нахлынувших воспоминаний на душе стало теплее. Морис!

Уилсон стал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Если бы он знал, что происходит во мне, он непременно повторил бы, что женщины не умеют отделять свою личную жизнь от работы. И был бы абсолютно прав! Я вернула ему листок со списком.

— Хорошо. — Мой голос немного сел от волнения.

Если бы Уилсон внимательнее слушал, то наверняка заметил бы мое состояние. Но он ничего не сказал.

— Я поговорю с этими людьми, а потом сообщу вам о результатах, — сказала я и представила, как я встречусь с Морисом… Как снова увижу эти глаза медового цвета и бледные губы.

Судя по указанному рядом с его фамилией адресу, Морис жил в пригородном районе, который назывался Джозефштадт. На следующий же день я наняла карету и, взяв с собой Малышку, отправилась по этому адресу.

Весна пришла неожиданно. Прохладный ветер из долины реки Дунай, продувавший Вену насквозь, сменился вдруг мягким, теплым ветерком. Умытые дождем улицы и дома Вены осветило яркое солнце. За каких-то несколько часов распустились цветы форситии — похожие на маленькие желтые фонарики, они встречались в каждом дворике и на каждой клумбе. От раскрывающихся гроздей сирени начинал распространяться знакомый тонкий аромат. На фоне ярко-голубого неба отчетливо вырисовывалась гора Каленберг, покрытая светло-зеленой дымкой. На моих коленях сидела Малышка. Я не хотела признаваться себе, что взяла ее на всякий случай. Если этот Морис действительно тот самый человек, радость Малышки от встречи с ним поможет мне справиться со своим волнением.

Карета остановилась перед небольшим домиком, весь фасад которого занимало три окошка. Я попросила кучера подождать.

Как у многих венских домов этого типа, тут имелась лестница с перилами, которая проходила по внешней стене и вела на верхние этажи. Во внутреннем дворике можно было видеть колонку, откуда брали воду, развешанное на веревках белье. Там же на вымощенной серым булыжником площадке играли сопливые ребятишки и чахлые пучки молодой травы силились выжить среди завалившего их мусора.