Мадам Лафарг
Шрифт:
– Вы любимы по-настоящему, Мария! Я люблю вас всеми силами моей души!
Он взял ее руку и поцеловал с присущей ему страстностью.
– Верю, верю, – остановила она его.
– Условимся, через год… Раньше я ничего не могу обещать.
– Да, через год.
Г-ну Коллару исполнилось шестьдесят два или шестьдесят три года. Он слабел на глазах. Ревматизм, против которого он всегда с таким мужеством боролся, в конце концов победил его. Сначала г-н Коллар перестал покидать свою спальню, потом кровать. Как-то он пожаловался на сильную головную боль. Через сутки у него случилось кровоизлияние в мозг. В доме находились только Мария
Приехал врач, г-н Мисса. У г-на Мисса была прекрасная репутация, он прописал микстуру, положил горчичники, и уехал, не оставив никакой надежды на улучшение.
Мария взяла на себя роль сиделки и осталась возле дедушки. Она была в комнате одна, когда около полуночи к нему вернулся голос. Больной окликнул Марию.
Она вскрикнула от радости, присела на кровать, старик слегка приподнялся.
– Не уходи, деточка, – попросил он. – Я хочу немного поспать.
– Значит, вам стало лучше?
– Да, похоже, что так.
Мария позвала свою кормилицу и послала ее сказать дяде Морису, что кризис счастливо миновал.
Она положила голову больного к себе на колени и взяла его за руку. Не прошло и пяти минут, как ей показалось, что дыхание у дедушки прервалось, а рука из пылающей стала теплой, потом холодной, потом ледяной. Мария вскрикнула, приподняла обеими руками голову деда, но она вновь упала ей на колени – старый Коллар умер! [92]
На жизненном пути Марии разверзлась четвертая могила. Сначала ушла бабушка, г-жа Коллар, затем отец, мать и, наконец, дедушка. Мария потеряла сознание, с ней случился тяжелый нервный припадок.
92
Жак Коллар умер 30 августа 1838 г
Получив известие о случившемся горе, Луиза тут же приехала из Парижа. Но первым приехал граф. Он был ласковее, чем обычно, и еще более грустным. Мадам Гара сообщила о своем намерении увезти Марию в Париж. Три четверти года, о котором просил граф, уже истекло. Мария решила попросить у графа окончательного и недвусмысленного ответа.
«Всякий раз, когда я заговаривала об отъезде, – пишет Мария Каппель, – граф бледнел и вздрагивал.
– Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, – сказал он наконец.
– Мне бы хотелось того же.
Я повернулась к тетям – мы все вместе сидели в гостиной – и попросила их оставить меня на четверть часа для разговора с г-ном Ш(арпантье). Они согласились и покинули гостиную. Воцарилось долгое молчание. Наши глаза избегали встречи, наши мысли тоже боялись встретиться. Вдруг он взял меня за руку, я расплакалась и сказала:
– Шарль, теперь я одна на свете. Не станете ли вы моим защитником?
– О, – воскликнул он, – я люблю вас и буду любить всегда!
– Мой отъезд в Париж, вы ему рады?
– Как меня может радовать разлука? Почему бы вам не остаться в Вилье-Элоне?
– Моя тетя Гара заменила мне мать. Я должна следовать за ней и ей повиноваться до тех пор, пока не буду повиноваться…
Я не решилась продолжать.
В ответ я опять получила молчание, и было оно
– Я верю, что вы меня любите, – торопливо проговорила я. – И я тоже знаю, что люблю вас. Глубокая привязанность вручила нас друг другу… Но во имя наших отцов на Небесах скажите, Шарль, та ли я женщина, которую вы выбрали себе в жены?
– Выслушайте меня, Мария, мои дела идут все хуже и хуже. Могу ли я увлечь вас в бездну полного разорения? Один – Боже мой! – да я все вынесу! Но я не могу допустить, чтобы вы делили со мной лишения. Нет, я восстановлю свое состояние, и тогда…
– Тогда в счастье или в несчастье вы выберете меня?
– Как я могу связать вас подобным обещанием? Соединить вашу молодую жизнь с моими сожалениями, с моими бедами?
– Достаточно, сударь, я поняла вас. Бог вас простит! Вы меня жестоко обманули.
Он бросился передо мной на колени, целовал мне руки, сжимал в объятиях.
Но Бог дал мне сил. Я поднялась с дивана, громко позвонила в колокольчик и приказала слуге посветить г-ну Ш(арпантье), он намерен удалиться к себе в комнату.
Но прежде, чем дверь за ним закрылась, я упала без чувств на пол.
Ночь я провела, положив голову на плечо моей бедняжки Антонины. Мы обе с ней были в мрачном отчаянии.
На рассвете я услыхала цоканье копыт. Цокала его лошадь. Проезжая под моими окнами, он искал меня взглядом. Но не встретил моего в ответ. Хотя и я провожала его глазами. Трижды он обернулся. Трижды я собирала все свое мужество.
Наконец он тронул поводья, пустил лошадь в галоп и исчез. Больше я его никогда не видела» [93] .
Так описывает Мария Каппель свою последнюю встречу с графом Ш(арпантье), окончательно лишившую ее надежды.
12
Согласимся, что трудно быть несчастнее бедной Марии. В двадцать один год она потеряла всех ближайших родственников, которые могли бы ей служить опорой. Лишилась она и последней надежды выйти замуж за любимого человека. После того, как имущество деда было поделено, ей досталось весьма скромное состояние – кажется, восемьдесят тысяч франков. Приходилось надеяться на милость какой-нибудь из тетушек.
93
с. 138-140
Ее взяла к себе мадам Гара. Мария прожила в доме семейства Гара уже чуть ли не год [94] , и вот однажды мой друг по имени Брэндо, директор газеты «Мессаже», зашел ко мне поутру часов в десять и сообщил:
– Сегодня я везу тебя обедать в город.
– Меня?
– Тебя. И никаких возражений. Хочешь ты или не хочешь, поехать придется.
– Надеюсь, к кому-нибудь из знакомых?
– Разумеется, но ты не виделся с ними добрый десяток лет.
– А ты бы не мог сказать, к кому именно?
94
Письмо Марии Каппель, воспроизведенное в дальнейшем, относит переданные Дюма события примерно к концу июля 1839 г., так как произошли они «примерно за две или три недели до моего несчастного замужества»