Мадам Любовь
Шрифт:
Дети спали, разметавшись на сером полотне подстилки, столкнув ногами цветастое одеяло. Лена, как всегда с краю, чтобы не свалился Чижик, а Алесь... где же он?
Надежда поискала глазами и увидела за спиной своей кровати согнувшегося, над чем-то сопевшего хлопчика. Она не сразу поняла, что он делает... Никак обувается, ботинки зашнуровывает? Надежда хотела сказать: "Сунь ноги в Ленкины валенки и беги на двор...", но почему-то удержалась. Алесь выпрямился, на цыпочках подошел к углу возле двери, снял с колка куртку, старую
"Куда это он так собирается?" - недоумевала Надежда, молча наблюдая за Алесем.
Одевшись, мальчик осторожно взобрался на табурет. Взял с полки краюху хлеба, две луковицы. Так же тихонько опустился на пол, подошел к столу...
"Проголодался, что ли? Нет, вроде бы не похоже..."
Найдя на столе нож, Алесь поднял клеенку, положил краюху на голую доску, аккуратно отрезал небольшой ломоть, посыпал солью и, завернув вместе с луковицами в тряпочку, сунул за пазуху.
Движения его были неторопливыми, сонно-вялыми, будто все, что он делал, делать не хотелось, а делать надо.
Вернувшись к полке с остатком хлеба, он снова полез на табурет, оступился, табуретка качнулась... Соскочив, Алесь испуганно оглянулся.
На него смотрели широко открытые глаза Надежды.
Он уронил хлеб и, вдруг сжавшись в комок, сел на пол, закрывая лицо руками.
Он слышал, как скрипнула кровать, потом мягко шагнули к нему босые ноги...
Надежда опустилась рядом на колени, прижала его голову к своей теплой, пахнущей чем-то родным груди.
– Ну что ты задумал, соколик мой? - дрогнувшим шепотом спросила Надежда. - Чем же мы тебя обидели?
Давясь слезами, Алесь прошептал:
– Никто не обидел... - И, расплакавшись, обхватил руками шею Надежды. Я мамку снил... Она в больнице лежит...
Надежда сняла с него шапку, погладила по голове.
– Не верь ты снам этим... Придет твоя мамка, и батька, даст бог, вернется... И тетя Катя, и дядька Игнат... Все будут дома. Где ты один их искать станешь? Ты ж еще маленький...
– Ён казал, што до самого Минска дойдет... - громко и ясно прозвучал голос Ленки. - Кажет: всех фрицев побью, а мамку знайду...
– Тише ты! - Надежда даже вздрогнула от неожиданности. - Затрещала сорока... Женечку разбудишь... Спи! А ты, миленький, раздевайся, пойдем ко мне на кровать. Я тебе сказочку расскажу...
– И я хоцу скацку... - плаксиво пропищал Чижик. - Про кота...
– А боже ты мой, - рассмеялась Надежда, - и гэтый як живой... Ну што с вами робить? Идите все ко мне!
– Про Кота Котовича, про Петра Петровича! - запрыгала на полатях Сорока-белобока. Выскочил и Чижик, пытаясь переползти с полатей на кровать.
Хата враз наполнилась шумом, смехом. Алесь, не сопротивляясь, дал раздеть себя и, вытирая кулаком слезы, то хмурился, то коротко улыбался, глядя,
Как ни тяжелы, как ни темны и суровы были дороги первых лет войны, и на них встречалась людям радость.
Словно вспыхнувший свет утраченного счастья, вдруг озарял иного бойца.
На коротком привале подбегал он, закопченный, обрызганный слякотью, и не голосом, одним взглядом сияющих глаз просил:
– Разрешите отлучиться... Жена и сынок у меня тут вот, рядом... Думал, уж не увижу, а они тут, живы...
Иосиф смотрел в лицо счастливца, и близкая, но все же чужая радость поднимала свое, неизжитое.
– Товарищ политрук, разрешите... Командира в штаб вызвали, так я к вам, Ёсиф Моисеич... Я догоню...
– Нашел, значит?
– Нашел! Верны были ваши слова, здесь они. Теперь не страшно, теперь со своими... Мне бы на часок только. Я догоню...
– Догоняй, солдат. Догоняй... Возьми вот хлеб, консервы...
– Да мне дружки уже напихали полный мешок. Век не забуду.
Разметав полы шинели, солдат прыгал через лужи, как на крыльях летел. Иосиф медленно шел вслед, сам не зная зачем. Что-то тянуло туда, где нашел человек жену, сына...
На пути чернели воронки искалеченной земли. В них стекали мутные струи вешней воды. Женщина в черном ватнике черпала из воронки воду ржавым ведром и заливала еще тлеющие бревна разбитой избы. Прислонившись к торчащей печной трубе, на голой лежанке сидела девочка, закутанная в толстый платок, и, зажмурившись от наслаждения, грызла большой грязный кусок сахара, видно, долго пролежавший в солдатском кармане.
За ручьем, возле уцелевших домов поселка, толпились военные. Шумно встречали возвращавшихся жителей.
Вереница старух и стариков, с огромными тюками на согнутых спинах, тянулась от редкого леса из-за "высоты 21".
Вразброд, по липкой пахоте, подростки натужно тащили детские санки или коляски, груженные домашним скарбом. К ним подбегали бойцы. Искали своих...
Иосиф остановился, про себя повторив сказанные солдатом слова: "Думал, уже не увижу, а они тут... Жена и сынок..."
Круто повернувшись, быстро зашагал к своей колонне.
– Увижу! Не может быть, чтоб не увидел...
Колонна двигалась на запад.
III
Люба:
– Не могли мы увидаться. Никак не могли.
Так получилось, что двигались мы в одном направлении. Не навстречу друг другу, а в одну сторону, разделенные незатихавшей войной... И потом он искал свою Варю, Варвару Романовну, а я была - Люба Семенова...
Я все рассказала. Длинный получился рассказ. Помнишь, как мудрецы хотели описать жизнь человека день за днем? От рождения до смерти. Караван верблюдов привез эти книги. "Не хватит моей жизни, - сказал повелитель, чтобы узнать жизнь, вами описанную".