Мадам Любовь
Шрифт:
Громкий, как взрыв, удар бубна оборвал мои размышления. Оркестр заиграл "Ди фане хох!". Блоковые скомандовали: встать! - и мы уже начали подниматься, но комендант замахал руками: "Зитцен! Зитцен!"
Толпа стоящих пленных была бы плохим фоном для того, что сейчас разыгрывалось. Немецкие чины подняли пивные кружки и сделали несколько шагов к группе шахтеров, организаторов праздника.
Тут я увидела дядюшку Жака, и механика транспортера, и других знакомых мне коммунистов. У них тоже были кружки в руках.
К шахтерам подошли хозяева шахт. Засуетились фотографы...
Я все еще ждала, что шахтеры не пойдут на эту инсценировку,
Надо полагать, получилась неплохая фотография дружеской встречи хозяев и рабочих в день праздника.
На скамьях кто-то даже зааплодировал. Маша шепнула мне:
– Ну, что ты скажешь?
Что я могла сказать? Их праздник, им и кадриль заводить... А может, французы хитрят с немцами? Не так-то прост этот дядюшка Жак...
Франсуа:
Ого! Совсем не прост был наш maitir di pleisir*. И если дядюшка Жак велел ничего не менять в программе, он знал, что делал. Хотя поначалу было неясно, кто кого перехитрит. Мне тем более. Мое дело - концерт. Тут я не хотел, как говорится, пускать вагонетку под откос.
______________
* Устроитель празднеств (франц.).
Я готовил артистов в старом бараке за эстакадой, в комнате для полицейских. Туда отвел и мадам. Можно сказать, сам толкнул в объятия злодея. Я говорю о длинноногом. Ну кто мог ожидать, что именно там его логово?..
Люба:
Погодите, да погодите вы, Франсуа... Еще до встречи с Шарлем кое-что произошло. Когда меня привели в эту комнату, никого, кроме двух заключенных французов - парикмахера и костюмера, - там не было.
Маленький парикмахер, опершись на спинку стула, крутил в руках плойки и молча ждал. Костюмер обошел меня, смерив каким-то жалостливым взглядом, и швырнул платье. Прямо скажем, прославленной французской любезности я у них не заметила. Оно и понятно, не к таким клиентам привыкли парижские мастера. Это меня немного развеселило. Получили дамочку из вшивого будуара. Я могла еще и покапризничать: "Ах, не так локон кладете, челочку слишком подрезали... Потуже затяните корсет..." Интересно, что бы тогда мастера подумали обо мне? Может, так бы и пошутила, если бы праздник был праздником, как нам хотелось... Мне было все равно, что они думают. Могу и так выйти, как стою. Могу и вовсе не выходить. Только на один момент, когда я развернула платье с большим декольте, с легким запахом духов и пропотевших подмышек, вспомнила о своих нарядах. Далеко не парижских, но когда-то вызывавших столько волнений, столько простой женской радости...
Привел меня часовой-власовец. Молодой чернобровый хлопец. Он толкнул боковую дверку и кивнул мне. Там я должна переодеться. Пока проходила, шепнул:
– Швидко* вас у неметчину... Чуешь, сэстро?
______________
* Скоро (укр.).
Я чула, с самого утра чула недоброе... В неметчину, в Германию. Почему-то я сразу поверила конвоиру... Не отбить нас партизанам. Мы окружены, связаны. Наша судьба решена... Сегодняшний день - только насмешка над наивной мечтой.
Мы слыхали о Бухенвальде, Дахау, Равенсбруке... Вот что нас ждет...
Я машинально снимала с себя рабочую робу, думая не о том, что мне надо переодеться для выступления, а что, может быть, очень скоро меня заставят раздеться в предбаннике, уже пахнущем газом. Остригут волосы. Эти вот волосы, которые
Франсуа:
Не сомневаюсь, то был длинноногий Шарль. Он давно уже следил за мадам. Я это заметил. Это был он? Ну, кто же еще?.. Разве настоящий мужчина стал бы пользоваться беззащитностью женщины?
Мужик, чурбан неотесанный... Хотя тут кое-что можно понять... Она была хороша. Одну минутку, мадам. Если говорить, то говорить все. Не один длинноногий или я видели, как вы поднялись на эстакаду в том, немного свободном - вы были худы тогда, - но очень идущем вам платье. А прическа? Вы помните, какая была прическа? Малыш постарался. Для него это было делом чести, как бы его личное выступление. Назло Индюку, заставлявшему Малыша подстригать его рыжие патлы. Помните, как я объявил ваш номер и все это приняли за шутку? Я сказал: "Выступает мадам Любовь..." И перевел ваше русское имя на французский и на немецкий. После уж никто вас не называл иначе. Да, это было эффектно. Гитарист, аккомпаниатор, просто ахнул от удивления и не смог взять аккорда. Вы помните?
Люба:
Помню, все помню... Только гитарист не взял аккорд не потому... Я запела другую песню. Не ту, о которой раньше условились.
До последней секунды не знала, что петь. Мне уже было ясно, что из лагеря нам не вырваться, что нас угонят в Германию. Первой мыслью было вернуться к начальному сговору - запеть советскую песню. Пусть подруги поддержат... Но они не ждут ее. Знают, что нам запретили. Они ждут другого. Ждут "Вальс Клико"... Дать бы понять им... Крикнуть: "Чуетэ, сэстры! Нас угоняют в неметчину!" Я подумала об этом не по-русски и не по-белорусски, а по-украински. Так, как шепнул власовец... Скорее всего, оттого, что он был украинец, слова его, сказанные на близком мне языке, легли болью на сердце. Я вспомнила старую песню. Ее когда-то пели казаки в неволе, покидая родные края. Она показалась мне такой подходящей, такой понятной, как сигнал. Ее не могли не понять, должны были понять сестры мои...
Прежде чем запеть, я крикнула:
– Чуетэ, сэстры? - и тут же запела.
Чуешь, братэ мий, товарищу мий...
Видлитают сирым шнуром журавли в имли...
Запела без аккомпанемента, одна, напрягая все силы, боясь сорваться и в то же время стараясь вложить в каждую строчку скрытый смысл, ради которого пела... Улетают журавли в туман, в неизвестность... Родные мои, поймите меня... Впереди мрак - имли... Чуешь, сэстро?
И тут, нарушая строй песни, как бы требуя вникнуть в нее, не переходя к припеву, я повторила:
– "Чуешь, братэ мий, товарищу мий..." - и замолчала.
В эту страшную паузу, когда я чуть не лишилась сознания, когда готова была упасть, разрыдаться, откуда-то снизу поднялись ко мне глухие мужские голоса:
– "Чуты кру... кру... кру...
Это припев. Они ответили мне: "Мы поняли, сэстро!" В мужских бараках было много украинцев, они узнали свою старую песню... Тогда я встрепенулась и повела высоко, высоко...
Кру... Кру... В чужини помру...
Доки море перэлэчу, крылоньки зитру...