Мадам Любовь
Шрифт:
– Мосье Шарль, - сказала я. Не герр полицай, а по-французски - мосье Шарль, - вы можете сделать со мной все, что хотите. Но получите не больше, чем пьяный эсэсовец от беззащитной женщины. Говорят, французские мужчины поступают иначе...
Он все еще не пришел в себя от страха и удивления.
– Как ты пришла сюда? - только и мог он выговорить. - Как пришла?
– Не думайте, что я одна бы решилась.
Когда-то мне уже приходилось так объяснять свою смелость. Помните? С Николаем, он ведь тоже у немцев служил. Тогда я выиграла. Понадеялась и теперь. Я сказала:
– Есть
Кажется, это не испугало Шарля. Я не видела выражения его лица. Мы говорили в темноте. Он продолжал свое:
– Ты прошла через проволоку, и никто не заметил тебя? Не зазвонил ни один сигнал?
А я свое:
– Отпустите штейгера, пока еще это в вашей власти...
Он хрипел:
– Ты сумасшедшая девка...
Я торопилась договорить до конца, не зная, хватит ли сил долго держаться. Я просила, льстила ему:
– Вы человек умный, мосье Шарль, и должны видеть, что бошам долго не продержаться, зачем же отдавать в руки гестапо еще одного француза? Он ни в чем не виноват, клянусь... Отпустите его...
Шарль хмыкнул и замолчал. Наверное, улыбался. В темноте не разобрать. Потом он медленно, как бы раздумывая, прошептал:
– Не такой уж дурак Шарль-Луи, чтобы не видеть, на чьем ты крючке.
Я поняла это по-своему и поспешила заверить:
– Мосье Шарль, у меня нет ничего с штейгером... Клянусь!..
– Ты хочешь со мной? - Он приблизился ко мне. - Ты влюбилась в меня, крошка? Что же ты отодвигаешься?..
– Нет, мосье Шарль... Я могла бы полюбить мужчину смелого, совершившего благородный поступок, настоящего патриота...
– Понимаешь ли ты, что стоит мне крикнуть...
– Я не боюсь смерти.
– И все ради чего?
– Ради вас... - Кажется, я не очень сознавала, что говорю, слова сами собой вылетали. - Ради вас. Я не хочу, чтобы такой человек стал предателем. Чтобы над вашей семьей, над вашей матерью повисло проклятие, чтобы французские дети...
– Замолчи! - вскрикнул Шарль. Он сорвал с гвоздя шинель и набросил мне на плечи. - Идем... Нет, постой...
Тихонько приоткрыв дверь, Шарль вышел на ступеньки крыльца, всматриваясь в темноту, потом поманил меня.
Плотно прижав к себе, быстро увлек к проволоке, но не туда, где я пролезла, а к маленькой, зарешеченной калитке за эстакадой. Мы и не знали о ней. Осторожно открыв калитку, Шарль пригнул меня к земле и, забрав свою шинель, скрылся. Я поползла к бараку... К окну в уборной... Остальное вы знаете. Франсуа рассказал, что сделал Шарль на рассвете...
VI
Шарль пересек рудничный двор. Прошел, нагнув голову, казалось, никого не видя, ни на кого не обращая внимания. В самом-то деле ничто не ускользнуло от его быстрого цепкого взгляда.
Среди общей массы шахтеров в одинаковых грязных куртках он успел заметить тех, за кем хотелось проследить до конца.
Он прошел мимо душевой, заглянул в ламповую. Смена уже сдавала свои электрические фонари с аккумуляторами, и тут, как и везде, куда Шарль совал свой внушительный нос, сразу оборвался разговор. Шахтеры с безразличным видом насвистывали или просто молча торопились сделать свое дело и уйти.
В душе
В воздухе вместе с невидимой шахтной пылью носилось что-то, к чему он не собирался принюхиваться, но чувствовал неладное.
Он решил не вмешиваться, даже постарался уйти в сторону во время спора о том, кого поставить к транспортеру вместо не вышедшего на работу механика. Пусть разбирается обермейстер и этот штейгер Франсуа, пока он еще здесь...
Шарль прошел в самый конец верхнего двора. Заглянул за груду сваленных старых вагонеток, дырявых котлов и гнилых креплений. Там, в затиши, возле дощатого, почерневшего забора росло небольшое, хилое деревцо, еще не обронившее желтых листьев. Внизу, согретый каким-то подземным теплом, торчал ярко-зеленый кустик длинной острой травы.
Шарль втянул в себя воздух. Пахло все тем же. Сладковатый привкус руды не пропускал запахов ни земли, ни растений. Не та земля... Он привык к другой, покрытой травами, рождающей злаки. Душа его не ушла от крепкой, единственной связи извечных законов, и незачем пытаться их нарушать... Ради чего? Ради мундира, прокопченных казарм и постоянного страха то перед врагами, то перед своими? Или наконец ради проклятия французских детей?.. Как она сказала: "падет проклятие на вашу семью..." Он почувствовал тоску во всем теле и медленно повернул обратно, к воротам.
Он должен, он все еще должен присутствовать при смене рабочих. Одна смена уходит, другая приходит. В этот час оживленно, шумно возле ворот. Шарль видел, как шахтеры садились на велосипеды и уезжали небольшими компаниями, по двое, по трое. У всех есть товарищи, друзья... Последним уехал штейгер Франсуа. Он крутился здесь, пока не подняли русских, построили в колонну и повели к вагонам узкоколейки. Тогда он вскочил на велосипед и поехал.
Шарль-Луи и на это обратил внимание. Еще он видел, как проходила мадам Любовь. И она его видела. Его заметить легче всего. Он стоял у самых ворот, как каланча, заложив руки за спину. Проходя мимо, она улыбнулась. Могла бы и не улыбаться. И так все ясно... Не такой уж дурак этот Шарль-Луи. Раз они что-то затеяли, значит, у них целая организация. Один за одного. Того и гляди как бы кто не стукнул обушком по затылку.
Нет, в чужие дела нет смысла соваться. Пусть немцы сами их ловят. Хорошо, что вчера никто не заметил, как она пришла к нему в казарму. Ну и смелая же баба... Хорошо, что он удержался. Конечно, могло сойти гладко. Другие делают это, правда, с теми, из уголовных. К шахтерским женам не очень-то подкатишься, а этих парижанок берут к себе на целую ночь. А то и просто уводят в комнату блоковой. Блоковая сторожит, пока они занимаются, и весь барак знает. Там это в порядке вещей. С русскими так нельзя. Не дай бог связаться с русскими. Да и вообще лучше ни с кем не связываться. Надо выждать. Похоже на то, что дела маршала Петена складываются не ахти как хорошо... Важно вовремя повернуть руль в нужном направлении и добраться до своей деревеньки.