Мадам танцует босая
Шрифт:
— Давайте я вам покажу наши новые софиты, прислали из Германии, — засуетился Гесс. — Вы с каким оборудованием сейчас работаете? Я видел ваши удивительные снимки на футуристической выставке.
— Спасибо большое, Андрей Николаевич, я очень рада, но у меня сейчас… — лепетала Ленни. — У меня сейчас как раз фотосъемка. Наверное, я уже опаздываю. Это неподалеку, но все-таки ехать, — и она быстро-быстро стала пробираться обратно к выходу. — Да не нужно мне освещать дорогу, проберусь, не маленькая, — шептала он себе под нос. — Не маленькая я… — квадратик света опять появился — дверь открылась — и исчез — дверь
Что изменилось в момент «его» отъезда в Петербург, Ленни точно сформулировать не могла. Последний вечер был таким обмирающе страшным в его мастерской. И совсем мучительным в финале, когда выяснилось, что она остается в Москве. При этом ей казалось, что теперь она полюбила его по-настоящему, в несколько раз сильнее, чем раньше. Раньше было детское, теперь — взрослое. Но кого — «его»? В тот вечер, вовлекая его в боль и страсть, теряя сознание, другим своим зрением она увидела другого человека. Впрочем, он действительно изменился за последние несколько месяцев. Раньше был ироничным, жантильным, а стал… стал совсем другим.
Гесс тем временем повернул лампу в сторону Эйсбара и направил свет прямо ему в лицо. Тот прикрыл глаза рукой и нахмурился. Гесс, не говоря ни слова, перевел луч от лица к полу и высветил в темноте дорожку к выходу из павильона. Два раза помигал.
— Ну ладно, твоя правда, не очень прилично получилось, — отозвался Эйсбар. — Просто не хотел отвлекаться. Уже иду. Выпьем чаю?
— Я слышал, она надеялась работать у нас на картине, посылала свои работы на конкурс ассистентов, — отозвался Гесс. — У нее фантастический глаз…
— Слишком фантастический для ассистента, — отрезал Эйсбар.
Через пять минут все трое уже сидели за столиком в маленькой кондитерской, угнездившейся в соседнем от студии здании. Заказали пирожные и восточные сладости, которые Эйсбар поглощал с пугающей скоростью. От волнения, от того, что «все получилось», Ленни возбужденно щебетала про Жориньку. О том, что с деньгами у него швах — то ли купил Лизхен черные смарагды, то ли проигрался — и теперь его антрепренер выдумал эти концерты, где Жоринька рассказывает о съемках, а потом фотографируется с дамочками и юнцами, которым он «…кумир вселенский, кумир от Солнца до Луны, он черно-белое блаженство дарует им и входит в сны!» — продекламировала Ленни, подвывая. Да, такие стишата распевают теперь мальчишки-газетчики. Сам придумывает рассказы про съемки? Ну, нет, конечно! Нанят специальный литератор — кинематографический критик, — он и строчит. Ленни не давала никому вставить ни слова. Ромовая баба на ее тарелочке так и не была разрушена — Ленни лишь ковырнула в ней небольшую дверцу.
— Но, знаете, синеглазый король экрана изменился в последнее время. У него лицо стало как маска — странным образом застывшее. И смотрит он все больше внутрь себя, как сэр Уильям Шекспир. Когда я видела его в последний раз, мне показалось, что в обрамлении этих его белых девчачьих локонов — чужое лицо. Брр…
— А фотографии его у вас с собой? — спросил Эйсбар.
— Нет, московских нет. Я сегодня с ним должна встретиться. Хотите, поедем вместе? — затаив дыхание произнесла она.
— Да, да. Готов. Мы на сегодня всех уже распустили. Куда ехать?
Ехать надо было в дачное место Куоккала. Ленни запела про расписание поездов, но — раз! — и прямо к дверям
— Ого! — Ленни подпрыгнула, как «в старые времена», и чуть не повисла у «Сереженьки» на шее — как раньше. Но удержалась и просто повела в воздухе руками. Эйсбар, казалось, не замечал, что с ней происходит. И не казалось это ей — он и думать не думал, что с ней вообще «что-то происходит». Чужое лицо в знакомых кудрях — вот что его заинтересовало.
Глава 12
Полеты «черного ворона»
Поездка заняла час. Дорога была пустой. Из окна автомобиля неприглядная весенняя морось казалась тонким графическим рисунком. Молчали. Эйсбар сидел на переднем сиденье рядом с водителем, а Ленни и Гесс, который присоединился за компанию, на заднем. Гесс то и дело доставал из карманов пальто маленькие профессиональные штучки — линзы в специальных мешочках, замшевые платки для их протирания, даже портативный штативчик — и молча показывал Ленни. Одну за другой. Только она рассмотрит штативчик, тихо улыбнется и снова уткнется взглядом в окно, как Гесс пошебуршит в карманах и вытащит следующую вещицу. Его действия напоминали небольшую клоунаду, и раньше Ленни уже хохотала бы в голос. Но сейчас она совсем затихла — как будто у игрушки кончился завод.
Гесс точным образом не знал, в чем дело, но печаль и растерянность Ленни чувствовал всем сердцем, точнее — всем глазом. Так уж происходило у него в голове — он всегда ловил цвет человека и то, как тот менялся в зависимости от настроения. Рыженькая Ленни сегодня в серый, но непромозглый, неагрессивный день должна светиться охрой, светлым золотом с коричневым — если бы все было нормально. Но ее волосы, ресницы и брови казались почти красными, жирного обиженного цвета — значит, ей было больно, и она все силы тратила на то, чтобы скрыть свое состояние.
Гесс поймал себя на том, что был бы рад ее обнять — как друг, как тот, кто вместе с ней работает в загадочной съемочной державе, тайно укоренившейся среди известных географических широт. Обнять, погладить по голове, провести пальцем по тонкой коже рук, просто защитить — такой хрупкой девушке нужен скафандр, вот в чем дело. Водитель резко затормозил, и Гесс очнулся. Он успел задремать — они же снимали всю вчерашнюю ночь. Ленни достала блокнот, в котором было описание подъезда к дому.
— Это дом Давыдова, Родиона Глебовича Давыдова, он правил подмостками Малого театра в Москве, потом по каким-то причинам быстро оставил сцену и перебрался в Петербург. Они не ждут меня на автомобиле — как бы не пошли встречать на станцию.
— Ну, так и мы сгоняем на станцию, — раздался добродушный басок шофера. — Прибыли на сорок минут раньше, чем вы указывали в вашем расписании, госпожа Оффеншталь.
Поселок Куоккала был обжит петербургским артистическим миром уже лет как тридцать. Среди корабельных сосен стояли деревянные дачки легкой конструкции, придуманной финскими архитекторами и подправленной самими жителями: каждый дом был по-своему украшен то башенкой, расцвеченной разными красками, то неучтенным в проекте балкончиком. Остановились около врезанных между двумя соснами ворот. За ними виднелось деревянное строение темного дерева, доносились звуки рояля, перемежающиеся криками и звоном посуды.