Мадемуазель Шанель
Шрифт:
— Поздновато гуляете, — прохрипела я осипшим от непрерывного курения голосом. — Даже в Рождество. Лучше места не нашли, чтобы проспаться?
Лаборд поднял на меня глаза. Встретив его взгляд, я почему-то похолодела. Бальсан шагнул вперед, снимая шляпу. Лицо его было мертвенно-бледным.
— Коко, случилась неприятная вещь… В общем, несчастный случай… — Он замолчал. Я тоже не говорила ни слова. — Понимаешь, Бой… У него по дороге лопнула шина. Его сестра пыталась до тебя дозвониться.
— Да-да… телефон… — произнесла я, запинаясь, одеревенелыми губами. — Он не работает.
— Тогда
Ну да, подумала я, она приняла дозу и была под кайфом. Не могла.
— Коко… — Бальсан сделал ко мне еще один шаг.
Я подавила желание вскинуть руки, как это делают суеверные крестьянки, чтобы защититься, не дать ему продолжать. Если не услышу, значит как бы ничего и не было. Это происходит не наяву, это кошмарный сон, он сейчас закончится, и все будет по-прежнему, надо только проснуться.
— Машина перевернулась, — продолжал он. — Бой серьезно ранен.
Губы стоящего позади него Лаборда зашевелились.
— Скажи ей правду, Этьен. Она уже все поняла.
Бальсан встретился со мной взглядом:
— Машина загорелась… — Голос его осекся. — Мне очень жаль, Коко.
Я кивнула. Не говоря ни слова, пошла наверх, собаки поплелись за мной, словно чувствовали мое горе. Запрыгнули на кровать и, положив морды на лапы, стали смотреть, как я складываю в дорожную сумку одежду, даже не глядя, что кладу.
Спустившись в холл, я увидела, что Бальсан успел снять пальто и стоял, прислонившись к Лаборду.
— Твой дворецкий пошел приготовить чай, — невнятно произнес он. — Давай присядем и…
— Нет, — сказала я жутко спокойным голосом. — Я должна туда поехать. Немедленно. Вы отвезете меня?
Бальсан колебался.
— Возьми мою машину, — предложил Лаборд. — А я останусь с собаками. — Он повернулся ко мне. — Мы сделаем все, что потребуется, Коко. Я серьезно. Все, что угодно, только скажи.
Я благодарно кивнула, но почему-то не смогла выговорить ни слова. Дворецкий вернулся, помог мне сесть в машину и положил сумку в багажник, а я устроилась на сиденье рядом с Бальсаном.
— Ты сможешь вести? — спросила я, учуяв, что от него несет алкоголем.
Мися, скорее всего, отыскала его в мансарде какого-нибудь художника или где-нибудь в ночном клубе, где он был завсегдатаем. А я думала, он давно в Руайо, готовится принимать гостей…
Потом до меня дошло, что в голове вертятся пустяки, которые сейчас не имеют никакого значения, а о главном, о том, что недавно случилось, я совсем не думаю.
— Смогу, — ответил Бальсан.
Он завел двигатель, потом потянулся ко мне, кажется хотел взять меня за руку.
— Не надо, — прошептала я.
Если я почувствую хоть одно прикосновение, хоть малейший намек на сострадание, я развалюсь на куски.
Нет, нельзя, не сейчас.
Выжав сцепление, Бальсан покатил вниз по склону холма.
За все двенадцать часов езды до Канн я едва ли сказала хоть слово. Мы прибыли на место вечером, подъехали к «Гранд-отелю», где остановились сестра Боя и ее свекровь. Бальсан выглядел смертельно усталым, поскольку я просила его ехать без остановок.
— Вы хоть знаете, кто перед вами стоит? — заорал Бальсан, указывая на меня.
Мне пришлось дернуть его за рукав.
— Перестань, все в порядке, я могу спать где угодно, хоть на полу в холле, если понадобится. Только не кричи.
Управляющий позвонил в номер Берты, и она спустилась вниз. Берта была так похожа на Боя, что у меня перехватило горло. Те же зеленые глаза и черные волосы. Мы с ней уже встречались раньше, но мимолетно, когда она приезжала в Париж к брату. Берта была замужем за каким-то аристократом, свекор ее, престарелый лорд, умер через неделю после их свадьбы. Муж ее оказался наследником целого состояния, так что судьба ее была обеспечена. Под глазами у Берты были черные круги от слез; она сделала движение, чтобы обнять меня, но мне захотелось оттолкнуть ее, мне вдруг пришла в голову мысль, что смерть ее свекра явилась дурным предвестием гибели Боя.
Берта безутешно зарыдала на моем плече. Наконец ей удалось овладеть собой, и я мягко отстранила ее:
— Я хочу видеть его.
Она приложила дрожащую руку к груди:
— Это невозможно. Он… Гроб еще в морге… Он запаян.
Я посмотрела на нее так, будто она только что грязно выругалась:
— Как запаян?!
— Вот так. — Берта содрогнулась, подавляя слезы. — Габриэль, он весь обгорел, его невозможно узнать. Вы бы сами не захотели смотреть на него в таком виде. И он бы не захотел. Позавчера, когда он уезжал от нас, видно было, что ему так хочется поскорее добраться до Парижа, поскорее встретиться с вами. Он… он очень вас любил.
Да, он ехал домой. В Париж. Ко мне.
Я не выдержала и завыла во весь голос. Я слышала этот вой словно со стороны, мои вопли до смерти перепугали и всех портье, и управляющего, и проходящих мимо любопытных постояльцев. Но потом я посмотрела на Берту и поняла, что крики мои разносятся только у меня в мозгу. И почувствовала, как Бальсан берет меня за локоть:
— Коко, тебе надо отдохнуть. Тут уже ничего не поделаешь.
Я позволила ему с Бертой отвести меня в ее номер.
На следующее утро, в светлое Рождество, я сказала Берте, что хочу посмотреть, где это случилось. Ее свекровь, леди Мичелхэм, — одна из тех настоящих леди, у которых было три или даже четыре заслуживающих уважения имени, — уже успевшая облачиться во все черное, неприязненно надула губы:
— Какое нездоровое желание! Что там смотреть? Сгоревшие останки машины? Мы уже распорядились их убрать, чтобы не пугать проезжающих. Кстати, похоронят его в Париже, — продолжала она. — Согласно его завещанию, которое засвидетельствовала Берта, он хотел, чтоб его похоронили на Монмартрском кладбище, этой чести, мы полагаем, он удостоился во время войны, как рыцарь ордена Почетного легиона, за свой вклад в победу над врагом.