Мадемуазель Синяя Борода

Соболева Лариса Павловна

– Чтобы открыть дело, нужны деньги. Где же он намеревался их достать?

– Не знаю. Честно скажу, я воспринял его слова, как обычный треп под рюмочку. Но, может, я не прав. Илья человек образованный…

– Да? – бросил в Лескина ничего не выражающий взгляд Щукин. – И какое же у него образование?

– Высшее. Радиотехническое. Но судьба сложилась не лучшим образом, все эти перемены… Хотя он же молодой… был.

– При вас к нему кто-нибудь приходил?

– Нет. При мне – нет.

– Друзей его знаете?

– Не совсем. Кое-кого по работе…

– А новые

друзья у него появились за последние полгода?

– Вроде бы кто-то появился, но я не успел познакомиться. Илья не распространялся на эту тему, лишь вскользь обмолвился. Что именно сказал – не помню. Клянусь, не помню.

– Спасибо. Можете идти.

Лескин сорвался с места, словно забыл дома включенный утюг, у двери бросил: «До свидания», затем умчался, пропустив в кабинет Вадика.

– Архип Лукич, убийство Табулина передали Славке, – доложил опер, плюхнувшись на стул, где только что сидел Лескин.

– Отлично.

– Не радуйтесь. Он лопается от важности, уже помчался опрашивать соседей. Заметьте: с вами даже не поговорил, не посоветовался, а я ему сказал, что нас вызвала жена Табулина, и протокол он читал.

– Не цепляйся за мелочи. Поехали, навестим сторожа, он уже дома. А ты, кажется, прав: похоже, Илья был сообщником основного грабителя.

– Ага! – возрадовался Вадик.

– Ладно, ладно, не задирай нос. Гена где?

– Вы же просили привезти список, какие снотворные препараты отпускают без рецепта, а какие только по рецептам. Он выясняет.

– Ну, Архип Лукич, я вам по гроб обязан, – растроганно говорил сторож. – Считай, спасли меня от смерти. Проходите, садитесь… Чайку выпьете?

– Спасибо, нет. Мы ненадолго. Я вот что хотел спросить у вас… Вы хорошо знакомы с мужем Лады?

– С Ильей? Знаю его.

– Он часто приходил в музей?

– Редко. Я давно его не видел.

– Давно? Ну, и сколько примерно вы его не видели?

– Месяца два… точно не помню.

– А было такое, чтобы вы уходили минут на пять, а Илью оставляли вместо себя?

– Нет. – Заметив сомнение на лице Щукина, сторож задумался, видно, припоминал встречи с Ильей, потом более твердо сказал: – Не было. У нас с ним отношения – здрасьте и до свидания. Ну, иногда парой фраз перекидывались о политике.

– Скажите, в ночь ограбления вы были один в музее?

– Один, – ответил сторож. – Два раза обошел музей.

– Может, кто-то из сотрудников задержался, а вас не предупредил?

– Нет, все ключи были на месте. Я их пересчитываю, когда заступаю на дежурство. Сначала от нечего делать пересчитывал, потом по привычке.

– Что ж, у нас все, – поднялся Архип Лукич.

– Точно чайку не выпьете? – вроде бы обиделся сторож.

– В другой раз, – пообещал Щукин.

Сторожей в музее было три. Много времени визиты к ним не заняли, но Щукина ожидало сплошное разочарование: особой дружбы с Ильей, когда он приходил чайку сорокаградусного испить, ни у кого из сторожей не было.

Остальное время Архип Лукич, Вадик и Гена думали. Вначале дело казалось им не таким уж сложным, теперь шаг за шагом надежды на быстрое окончание

расследования таяли. Ну, знакомых Ильи они переберут поштучно, только даст ли это результат? И так понятно, что Илья каким-то образом подсыпал сторожу сильнодействующее снотворное, которым пользовался сам, чтобы усилить воздействие алкоголя, или, наоборот, пил, чтобы усилить кайф от препарата. Дальше-то что? Осталось послушать сказания Монтеверио.

Итак, Фомка сбежал, Наташу похитили, Иона остался один… Нет, с зареванной горничной…

1819 год. Лизанька

Теперь Иона полагался лишь на себя да на дуру Анисью. Он продал карету и трех лошадей, купил извозчичью коляску с откидным верхом, запряг в нее четвертую лошадь. Также приобрел простую одежду, а старую – на барский манер – аккуратно сложил и спрятал в сундук. Помимо этих затрат, пришлось купить разрешение на извоз. А затем они съехали с квартиры на постоялый двор. Хлопоты заняли целый день, а утром следующего дня Иона посадил Анисью в коляску и ездил по городу, напоминая девке:

– Получше смотри. Не сметь зевать! Не сметь спать!

– Да прикачало, Иона Потапыч. Зад занемел. И спина. Цельный день в трясучке трясемся. Сколь эдак ездить-та будем?

– Покуда карету не увидишь.

– И чего ж опосля-та будет? – завелась она. – Ну, чего делать-та будешь? Нешто тебе отдадут барышню? Али жалиться в полицию пойдешь? Дык полиция поверит господам, а не тебе, холопу старому. Барышню забрали господа, раз они в карете ездят.

– Молчи, дура. Вон погляди, та аль не та карета?

– Не та! – огрызнулась Анисья. – Кричит он… Ты мне не барин!

И эта краснощекая дура из-под власти управляющего выбивалась! Вот что значит, когда воля дуракам достается. Иона вздыхал, продолжая ездить по улицам. А Москва-то большая, за день не объедешь. Цокают себе копыта, времечко течет, но не вперед для Ионы время текло, а как бы назад, в воспоминания. Что за осень стояла год назад – бархатная! В имении покой, тишина…

Агриппина Юрьевна слушала отчет Ионы, глядя за окно и без внимания. В выцветшем небе уж неяркое солнце посылало на землю последнее тепло, золотилось в осенней листве, окрашенной желто-оранжевым колером. В парке бегала Наташа, взметая ногами опавшие листья, собранные в кучи садовником.

– Пора о замужестве Наталье думать, – вдруг проговорила Агриппина Юрьевна, – а она резвится, точно дитя малое.

– Что ты, матушка, – позволил себе возразить Иона, оторвавшись от бумаг. – Наташе всего-то шестнадцать годочков, рано.

– Меня в ее года и выдали, – вздохнула Агриппина Юрьевна. – Время-то летит незаметно, а ты погляди на Наташку. Проста слишком. Надобно и поступь изменить, и лоску выучиться. Нынче барышни изяществом берут, женихов-то маловато стало.

– У нашей Натальи приданое заменит всякое там изящество, – проворчал Иона. – Ты, Агриппина Юрьевна, видала барышень тех? Одно манерство да жеманство, к тому ж глупы-с. А Наташа весела, здоровием пышет, слово умное умеет сказать.