Мадонна с лилиями
Шрифт:
— Значит, вы циник только с женщинами? — уточнил принц и, не дождавшись ответа, продолжил: — Не теряйте надежды, мой славный Вирго! Кто знает — может быть, в один прекрасный день вы еще встретите свою «мадонну с лилиями», и она будет столь же очаровательна, как на картине Лохнера…
— Сомневаюсь, — остудил пыл принца маркиз. — Но, как говорится, надежда умирает последней.
Принц снова рассмеялся, а маркиз Фейн, откланявшись, направился к выходу.
Возвращаясь домой по той же Сент-Джеймс-стрит, маркиз неожиданно поймал себя на мысли, что он напрасно не принял приглашение
Раскосые зеленые глаза леди Эбботт, еще утром казавшиеся ему столь привлекательными, внезапно утратили свое очарование. Вместо лица ее светлости перед мысленным взором маркиза вставал одухотворенный лик «Мадонны с лилиями».
Ее глаза, мечтательные и задумчивые, таили в себе некое неземное очарование, бывшее частью ее существа, а от всей фигуры мадонны, особенно от изящных рук, в которых она сжимала букет лилий, веяло неизъяснимой грацией, бросавшей отблеск на всю картину.
Белокурые волосы мадонны были зачесаны назад и прятались под корону, но не обычную, из драгоценных камней, а из цветов. Из всех четырех углов картины на чистый лик пресвятой девы с умилением взирали крошечные пухлые ангелы с белоснежными крыльями.
Именно это лицо маркизу никак не удавалось стереть из своей памяти. Особенно тронуло его выражение глаз. Такого он никогда не видел не только на картинах, но и у реально существующих женщин.
«Как бы я хотел познакомиться с ней!» — неожиданно подумал маркиз, словно речь шла о живой женщине из плоти и крови.
Сворачивая с Пиккадилли на Беркли-сквер, он одернул себя. Нельзя же, в самом деле, так терять голову от простой картины! Если бы это произошло не с ним, а с кем-нибудь другим, он бы первый высмеял такое ребячество.
Мысли маркиза снова вернулись к леди Эбботт. Если она сумеет, как он рассчитывал, хотя бы немного противостоять его знаменитому обаянию и не сдастся сразу, вечер можно будет считать проведенным удачно.
Входя в дом, Фейн надеялся, что это увлекательное состязание не будет слишком легким или слишком простым, иначе скука снова овладеет им.
Сирилла открыла обшарпанную некрашеную дверь, внесла корзинку», осторожно опустила ее на пол и закрыла за собой дверь, затем снова подняла ее и направилась по узкому и длинному коридору в крошечную кухню, расположенную в задней части дома.
Седовласая женщина, стоявшая у плиты, помешивая что-то в кастрюле, обернулась на звук шагов и сообщила:
— Доктора до сих пор нет.
— Он обещал, что придет, — обеспокоенно произнесла Сирилла, — но мне кажется, он догадывается, что нам нечем ему платить…
— Уж это точно! — кивнула головой Ханна. — Вы купили все, что я просила?
Да, и при этом истратила все до последнего пенни. У нас не осталось ничего! Разве что мистер Айзеке придет сегодня и принесет что-нибудь за картину…
— Ему уж давно пора было прийти! — наставительно заметила служанка и решительно добавила: — Не доверяю я ему, хоть убейте!
— Но он единственный из всех
— А что мы можем продать? Ведь в доме не осталось ни одной картины, — резонно заметила пожилая женщина.
Сирилла ничего на это не ответила. Сняв плащ, она почувствовала привычную усталость, одолевавшую ее уже несколько недель. «Должно быть, это оттого, что я плохо питаюсь», — удрученно подумала девушка.
В самом деле, все скудные средства, которыми располагала семья, шли на приобретение лекарств для отца, а обе женщины — и Сирилла, и Ханна — довольствовались овощами да изредка яйцами, не имея возможности купить что-нибудь более существенное.
Прошло уже три дня с тех пор, как Сирилла отнесла Соломону Айзексу Ван Дейка — картину, которую Франс Винтак не успел закончить, сраженный внезапной болезнью.
Удивляясь собственной смелости, Сирилла своей рукой добавила к полотну несколько необходимых штрихов, а затем «состарила» его способом, которому в свое время обучил ее отец. Несколько лет назад, когда мать Сириллы тяжело заболела, а средств на ее лечение не было, поскольку картины Франса распродавались очень туго, он как-то с горечью воскликнул, обращаясь к дочери:
— Если так пойдет и дальше, я преподнесу им урок, который они не скоро забудут!
— Что ты хочешь этим сказать, отец? — спросила удивленная Сирилла.
— А то, — загадочно начал Франс Винтак, — что много лет назад, когда я учился живописи в Кельне, я видел, как создаются подделки.
Сирилла не сводила изумленного взгляда с отца, а он между тем продолжал:
— В Кельне у меня был один необычный знакомый… Как правило, он целыми днями просиживал в картинной галерее и рисовал. Поскольку я сам частенько наведывался в галерею, меня заинтересовало, что делает этот человек.
— Наверное, он рисовал копии, чтобы потом продать их? — рискнула предположить Сирилла.
Правильно, — кивнул Франс Винтак, — но изготовлял он их с таким мастерством, что, закончив, ставил рядом с оригиналом и со смехом восклицал, обращаясь к зевакам, собравшимся поглазеть на его работу: «Ну что, сумели бы вы отличить одну от другой, если бы они обе были в рамах?»
— Неужели они были так хороши? — усомнилась Сирилла.
Она никак не могла поверить тому, что только что услышала, тем более что отец всегда презирал изготовителей подделок и продавцов, которые всевозможными хитроумными способами «состаривали» копии для продажи их коллекционерам.
— А что случилось с этим человеком, папа? — полюбопытствовала девушка.
Однако Франс молчал, погруженный в воспоминания.
— Извини, детка… Так тебя интересует, что случилось с тем художником? — вернувшись мыслями издалека, спросил он. — Ну, время от времени он находил покупателей на свою мазню — в основном людей, которые не могли себе позволить купить подлинники и были вынуждены довольствоваться копиями. А потом я потерял его след. Подозреваю, что он умер в нищете, как и многие его собратья…