Мадонна Семи Холмов

Холт Виктория

Он с радостью обсудил бы этот план с Чезаре, но тогда ему пришлось бы сказать насчет Джованни.

А как не хотелось разрушать радость от лицезрения Лукреции и Чезаре! Александр ужасно не любил портить себе удовольствие и потому переменил тему:

– Бедняжка Лукреция… Надеюсь, нам удастся найти ей более достойного супруга.

– Я просто с ума схожу от мысли о том, что рядом с нею – этот болван… Этот деревенский олух!

– Значит, надо сделать так, чтобы ему захотелось поскорее убраться из Перуджи, – предложил Папа.

Чезаре улыбнулся:

– Тогда

ему следует поскорее отправиться к дожу. Это возможно?

– Что ж, придется нам с тобой поломать над этим голову. Но зато рядом с Лукрецией останемся только мы с тобою.

Лукреция вымыла волосы и прилегла на постель. Припоминая события прошедшего вечера, она испытывала странное волнение. Во дворце Джанпаоло Бальони, который, будучи леннимком церкви, считал своим долгом и удовольствием всячески ублажать святого отца, состоялся грандиозный банкет.

Бальони был замечательным человеком, пригожим и решительным. Ходили слухи о его жестокости, рабы и слуги трепетали под его суровым взглядом, а Чезаре во время танца поведал ей, что в подземельях дворца частенько пытали тех, кто смел чем-то обидеть хозяина.

Невероятно! Невозможно поверить в то, что столь обаятельный человек может быть таким жестоким! По отношению к Лукреции он был сама доброта. Конечно, если бы она видела, как кого-то по его приказу терзают, она бы его невзлюбила – но подземелья далеки от банкетного зала, чтобы вопли и стоны не беспокоили гостей.

Бальони с изумлением – впрочем, как и все остальные – наблюдал за Чезаре и Лукрецией.

– Давай станцуем испанский танец, – шепнула Лукреция брату. – Отцу это понравится.

И они танцевали – так, как танцевала она когда-то с братом Джованни на своей свадьбе. Но она не сказала об этом Чезаре: ей не хотелось сердить его в такой замечательный вечер.

Бальони танцевал с очень красивой женщиной, его любовницей.

Он был нежен с нею, и, наблюдая за этой парой, Лукреция сказала:

– Посмотри, как он мил! И при том говорят, что он ужасно жесток с обидчиками.

Чезаре притянул ее к себе:

– А какая связь между его отношением к ней и отношениями с другими?

– Ну, мне трудно поверить, что человек, способный проявлять такую нежность, может также быть и жестоким.

– А разве я не нежен? И разве я не жесток?

– Ты… Чезаре, ты просто совсем не такой, как все остальные мужчины!

Он улыбнулся и так крепко стиснул ее руку, что она чуть не вскрикнула от боли, но боль, которую причинял ей Чезаре, как ни странно, ей нравилась.

– Когда мы вернемся в Рим, – произнес он, и ее поразило выражение его лица, – я так накажу тех, кто посмел разрушить дом нашей матери, что люди долго об этом не забудут. Я буду пытать их с той же жестокостью, с какой пытают несчастных в подземельях Бальони, но при этом моя любовь, моя нежность к тебе останутся теми же, какие я испытывал, когда ты еще лежала в колыбельке.

– О, Чезаре! Успокойся! Какой смысл припоминать то, что происходило в пылу войны?

– Смысл есть, и очень большой.

Я преподам хороший урок остальным: в будущем никто не посмеет оскорблять меня или членов моей семьи. Да, ты права! Бальони действительно любит эту женщину.

– Я слышала, что она самая любимая из его женщин, и в этом нет сомнения.

– А еще что ты о ней слышала?

– Еще? Да ничего, пожалуй.

Он рассмеялся, в глазах его вспыхнул какой-то странный огонь:

– Она действительно самая для него любимая. Потому что она также и его сестра.

Вот об этих его словах и думала Лукреция, лежа в постели.

В спальню вошел ее муж и остановился, глядя на нее. Потом движением руки отослал женщину, которая сидела у постели и зашивала платье Лукреции.

Лукреция изучала его лицо из-под полуприкрытых век. Здесь, в Перудже, он казался еще меньше и незначительнее, чем в Пезаро. Там она видела в нем своего супруга и в силу своего характера, как всегда, смирялась с тем, что преподносила ей жизнь, – она даже старалась полюбить его. Совершенно верно, она считала его холодным, скучным, как любовник он ее совсем не удовлетворял – он пробудил в ней определенные желания, но соответствовать им не мог. И она постоянно об этом помнила.

И здесь, в Перудже, она взглянула на него глазами своего отца и брата. Теперь перед нею стоял совсем другой человек.

– Ну вот! – воскликнул он. – Я должен уехать и оставить тебя здесь.

– Неужели, Джованни? – спросила она, чтобы скрыть радость, проснувшуюся в ней при этих его словах.

– Ты и сама об этом прекрасно знаешь! Не удивлюсь, если ты сама попросила меня отослать!

– Я? Но, Джованни, ты ведь мой муж. Он грубо схватил ее за руку:

– И не советую тебе об этом забывать!

– Да как же я могу об этом забыть?

– Прекрасно можешь, теперь, когда ты вернулась к своей семье.

– Ну что ты, Джованни! Мы постоянно о тебе говорим.

– Да, о том, как половчее от меня избавиться.

– Да зачем нам это? Он расхохотался:

– Какие на тебе прекрасные браслеты! Откуда они? Можешь не говорить, я сам знаю: это подарок святого отца. Странные подарки делает отец дочери! Да он не делал таких подарков и самой мадонне Джулии в самые счастливые их времена. А твой братец, Чезаре! Разве он не столь же внимателен? Можно подумать, что он – соперник своего отца в попытках завоевать твою любовь.

Она взглянула на прекрасные браслеты, погладила их своими длинными холеными пальцами.

И вспомнила, как отец надевал их на нее – с торжественными поцелуями и ласковыми словами.

– Они не хотят, чтобы я здесь оставался! – крикнул Джованни. – Я для них помеха. Я, твой муж!

– Молю тебя, Джованни, не закатывай сцен. Брат может услышать.

И она заметила, что при этих словах в глазах мужа мелькнул страх. Она знала, что упоминание имени Чезаре вселяет страх во многих.

Он стиснул кулаки, но затем бессильно их разжал. А перед ним на постели лежала такая прекрасная, такая соблазнительная женщина.