Мафия изнутри. Исповедь мафиозо
Шрифт:
Но дело было не только в полиции. Как-то вечером в начале улицы Эмпедокле Рестиво я заимел почти восемьдесят тысяч лир от старика со старушкой — мужа и жены. Назавтра сообщение об ограблении появилось в «Сицилии». [26] Я просматривал газеты в баре, куда обычно ходил: меня интересовали только спортивные новости и палермская уголовная хроника. Старик со старухой оказались родителями какого-то советника — уж не знаю, муниципального, провинциального или областного. В этом городе сосредоточена вся сицилийская политика, а я в подобных вещах разбирался плохо. Во всяком случае, все были вне себя от возмущения и требовали серьезного расследования — мол, улицы в Палермо так плохо освещены, что вечером опасно выходить из дому, и вообще пора
26
Полное название газеты — «Иль джорнале ди Сичилия». — Прим. автора.
В то время как я читал газету, хозяин жаловался именно на все это одному посетителю, которого я знал в лицо, — он работал школьным сторожем в нашем квартале. И вот этот школьный сторож вдруг сказал нечто, что заставило меня навострить уши.
— Это зона дона Антонино Матранги. Кто-то осмелился проявить к нему неуважение. Вот увидишь, теперь он их как следует проучит.
— Будем надеяться, — ответил хозяин бара. Я расплатился и вышел.
Я говорю совершенно честно. Я тогда и не подозревал, что весь город разделен на зоны, и даже мышь не рискнула бы полакомиться коркой сыра, не испросив разрешения у того, кто командовал в этом квартале. Я про этого Матрангу никогда и слыхом не слыхивал вовсе, не желал нанести ему обиду и понятия не имел, что денежки старичков принадлежат и ему тоже.
Я сосчитал свой капитал. Если потуже стянуть ремень, то полгода можно было прожить, ничего не делая. Они про меня забыли бы, подумав, что я уехал из Палермо. А я за эти полгода смог бы решить, как жить дальше. Однако что касается планов на будущее, то особых надежд я не строил. Город был огромный, но для меня в нем не находилось места. Вокруг со всех сторон новые дома, новые магазины, предприятия, стройки, но это все было не для меня.
Палермо окружали сотни гектаров садов. Мне пришла мысль поискать там работу. Это было хорошо знакомое мне занятие. Так я начал кружить по окрестностям города. Я выходил из дому рано утром и возвращался вечером. Всякий раз, как я видел большую плантацию, я заходил и спрашивал хозяина, но застать его было нелегко. Или вообще там не было ни души, или ко мне выходили только сторожа или старшие. И все на меня смотрели с подозрением. «Нам никто не нужен», — говорил один. «Катись отсюда!» — говорил другой. Хуже всех были полевые сторожа. Некоторые даже, чтоб испугать, целились в меня из двустволки. А я все молча сносил. Что было мне делать? Если бы я кого-нибудь из них хорошенько отделал, слух об этом сразу же разнесся бы далеко вокруг и я не мог бы никому показаться на глаза.
Пришлось плюнуть на окрестности, и я решил попытать счастья на стройках. В каменщики я не годился, но чернорабочим меня могли взять. Там была совсем другая музыка. Люди всегда требовались, брали всех без разбора. Но платили гроши и отношение было плохое. А если кто пытался протестовать, того сразу же прогоняли. Был один мастер, из местных, так я его до сих пор помню. Ко всем рабочим он обращался не иначе как «эй, ты, доходяга» и при этом хохотал. Он грубо командовал, оскорблял, насмехался. Но я не обращал внимания.
Однажды все мы, сидя прямо на земле, обедали. Мастер как всегда грубо окликнул меня и велел сбегать купить ему десяток «национальных» [27] . Я не отозвался. Это была строительная площадка братьев Лa Барбера, и мастер приходился им какой-то родней. В самом деле, как-то я видел его во «флавии» [28] Анджело Ла Барберы понял, что они с ним родственники или друзья. Все прекратили жевать и уставились на меня. Сколько раз в детстве и юности меня вот так посылали то за тем, то за другим, да еще подгоняли подзатыльником. Но те времена прошли: я уже не мальчишка, мне стукнуло двадцать четыре года. И дело не только в возрасте. Эти времена для меня никогда больше не должны были повториться. Неужели я оставил дома одних и без помощи
27
Сорт итальянских дешевых сигарет. — Прим. перев.
28
Марка автомобиля. — Прим. перев.
Я поднялся на ноги и пошел к воротам. Проходя мимо мастера, я, однако, сделал вид, что не заметил расстеленной им на траве красивой красной салфетки, на которой лежали хлеб, колбаса, груша, а рядом стояла бутылка вина. Я наступил на салфетку и все это растоптал. Между тем рабочие вскочили, и поэтому тем более мастер не мог стерпеть такого унижения. Он побежал за мной, вопя: «Иди сюда, я тебя убью!» Я повернулся и, уперев руки в бока, ждал, на что он решится. Тогда он повел себя по-другому. Продолжая орать и брызгая слюной, он поклялся, что теперь для меня на Сицилии закрыты все стройплощадки, что я помру с голоду, что он желает мне сдохнуть под забором. А так как я не двигался и продолжал глядеть ему в лицо, он повернулся налево кругом и засеменил к домику землемера, сыпя проклятиями и поминая всех святых, которых только знал.
В голове у меня уже давно вертелась одна мысль. Возможно, делать этого и не следовало, но после происшедшего у меня исчезли последние сомнения. И вот, выйдя со стройплощадки, я прямым ходом направился в гостиницу «Солнце». Помню, что день для Палермо стоял холодный. Опять начиналась зима, а вторую зиму мне вряд ли будет перенести. Кроме того, опять приближались рождественские праздники и хотелось принести домой хоть немножко денег. Мать писала, что у них плохи дела: прохудилась крыша, а кровельщик запросил за работу несусветную цену, да к тому же придется купить новую черепицу.
В гостинице я спросил Франческо Ди Кристину. Служащий сказал, что его давно уже не видно, он болеет. Но здесь люди не были так недоверчивы, как садовые сторожа, и я умел с ними разговаривать. Служащий добавил, что на конец ноября заказаны номера, точной даты он не знал. Я оставил ему на чай пятьсот лир.
Наконец мне немного улыбнулась удача. Каждое утро я ходил на площадь Куаттро Канти. Усаживался на ступенях муниципалитета, откуда хорошо виден весь фасад гостиницы, и ждал. В тот день, когда я его увидел, я был взволнован, как мальчишка. Отец и сын сидели на заднем сиденьи. Шофер, молодой светловолосый парень, на вид северянин, высадил их и уехал. Я подошел не сразу: хотел, чтобы они освободились от всех своих дел.
Около четырех часов дня машина вернулась. Тогда я вошел в гостиницу, опередив шофера. Ди Кристина разговаривал с какими-то людьми, но я понял, что это лишь светская болтовня. Я подошел к нему. Выглядел он больным и постаревшим. Я поцеловал ему руку.
— Да благословит вас господь, дон Чиччу.
Он, прищурившись, взглянул на меня. Его сын Джузеппе тоже смотрел на меня, но не узнавал. Остальные, продолжая беседу, отошли в сторону.
— Так ты жив?
— Да, ваша милость.
Дон Чиччо сказал несколько слов Джованни, объясняя, кто я, и почему он удивился, меня увидев. Мне от радости хотелось прыгать, как козленку: я не ждал столь отеческого приема. Ведь к тому же я тогда не знал, что семья Ди Кристины не очень-то симпатизировала Лиджо.
— Ну и как же сейчас у тебя идут дела? — спросил наконец дон Чиччо.
— Да как они могут идти, когда нет Доктора? Кое-как перебиваюсь.
— И ты хотел бы остаться в Палермо?
— Да, ваша милость.
— Глупая твоя башка, ничего-то ты не понимаешь! Здесь нам всем каюк! — вдруг заорал он. И жестом подозвал одного из своих приятелей, которые, прекратив беседу, уставились на нас.
— Дино, пойди-ка сюда, я хочу познакомить тебя с этим парнем…
На улице шофер ожидал их, прислонившись к машине. Когда отец и сын уселись в автомобиль и все, подняв руки, стали махать им на прощание, я увидел, что Джузеппе смотрит на меня из полуопущенного окна машины. Он глядел на меня пристально и настороженно, как охотничий пес, почуявший прячущуюся в зарослях куропатку.