Мафия изнутри. Исповедь мафиозо
Шрифт:
Вот так я обошел пол-Сицилии. Такие голодные места, как Санта-Элизабетта, Петралия, Делия, Контесса Энтеллина, я помню до сих пор. Они были еще беднее, чем селение, где я родился. Городишко, где я задержался немного дольше, это Капикатти, в провинции Агридженто — там я застрял на целых три месяца. Однажды я ночевал в тамошнем кафедральном соборе, находящемся не на главной площади, как обычно, а на какой-то безлюдной площадушке. Наутро, выходя из собора, я заприметил напротив него палаццо с очень запущенным садиком. Вечером, вновь проходя мимо этого дома, я не увидел в нем ни единого освещенного окна.
Входить в это палаццо и выходить из него легче легкого — на площади других
Между тем деньги таяли с каждым днем. А кроме того, приближалось Рождество, и я не знал, что мне делать. Если я не приеду и даже не пришлю весточку, дома могут вообразить неизвестно что. Но именно тут-то и таилась опасность. Где наверняка можно найти того, кого ищешь? У него дома, в день Рождества! Я думал-думал и в конце концов нашел решение. Я черкнул два слова, сообщив, что не могу приехать, и поздравив с праздником. Потом пошел на автовокзал, откуда отходил автобус на Агридженто, и начал вглядываться в лица отъезжающих. Один из пассажиров был одет так, как одеваются крестьяне, когда едут в город. Ему было лет пятьдесят пять — шестьдесят. Со всей вежливостью я попросил его опустить в почтовый ящик мое письмо, как только он приедет в Агридженто, потому что не хочу, чтобы некоторые люди знали, где я нахожусь. Но этот человек не дал мне закончить и взял меня за руку.
— Я понял. Можешь быть спокоен.
Я тоже оказал бы такую услугу, если бы меня кто попросил.
В день святого Стефана я ушел из палаццо с садиком. Теперь дома, в моем селении, меня никто не мог ждать. Поскольку родители мои неграмотные и письма, которые получают, просят соседей читать им вслух, содержание моего письмеца уже всем известно. Я решил, что смогу провести денек дома, а потом уехать. План был хорош, но поездка окончилась, еще не начавшись. Едва я, выходя с площади, свернул за угол, как напоролся на патруль — двух карабинеров во всей амуниции, в тяжелых сапогах, с винтовками за спиной. Я только что побрился, но волосы у меня отросли длинные. Я понял, что мне не повезло. Они остановились, когда я проходил мимо них, оглядели с головы до ног, потом окликнули:
— Эй ты, у тебя есть документы?
Документы у меня были. Но они обыскали меня и нашли пистолет. Надо было только на них поглядеть, как радовались эти молодые ребята. Но когда я показал им разрешение на оружие, они выпучили глаза и застыли с идиотским видом. Они никак не могли поверить и долго сличали фотографию с моим лицом. Наконец отвели меня в казарму. Старшина был неаполитанец и, видно, не мог примириться с тем, что Рождество ему придется провести в Капикатти — ему, привыкшему к морю и Везувию. Он начал расспрашивать, зачем мне оружие.
— Посмотрите на разрешение: кто его подписал? Мэр, префект, начальник полиции? Вот у них и спрашивайте, зачем они мне его дали.
— А для чего ты его испрашивал?
— Это уж мое дело.
Он дал мне пощечину. Не слишком сильную. Для него я был мальчишка, и он думал, что имеет на это право. Но то время, когда я получал затрещины, уже прошло. Я сказал ему:
— Вот видите, старшина, для чего мне может пригодиться пистолет? На вас форма, но предположим, если бы ее не
Меня бросили в камеру. Может, хотели запросить обо мне информацию, но если бы дело затянулось, оно могло принять скверный оборот. После этого случая я усвоил, что иногда лучше не поддаваться на провокации. Если бы я вел себя тихо, что они могли мне сделать? Преступлений за мной не числилось, разрешение на оружие было в полном порядке. Через денек им пришлось бы меня, хочешь не хочешь, выпустить.
Я же был вынужден чуть не неделю иметь дело с правосудием. Дня через два-три я стал есть только немного хлеба и почти ничего не пил, боясь кончить, как Пишотта. [24] Однако это были напрасные опасения. Ничего плохого не случилось, и меня в конце концов выпустили. Старшины я больше так и не видел. На дворе стоял жуткий холод и дул ледяной ветер — трамонтана.
Так как был последний день года и нечего было и надеяться успеть попасть к вечеру домой, я чуть было не поддался искушению вернуться в дом, где провел все это время. Но этим Капикатти я был, как и старшина, уже сыт по горло. И поскольку, как известно, сумасшедшим везет, один шофер согласился меня подвезти. Грузовик был старый с длинным рылом. Но водитель был приличный парень, который спешил домой, чтобы встретить праздник с семьей. Он поделился со мной своим вином, поведал мне о всех своих невзгодах и наконец высадил меня в деревне в пятнадцати километрах от моего селения — в трех часах пути, если идти быстрым шагом.
24
Гаспаре Пишотта — двоюродный брат и заместитель Сальваторе Джулиано, умер, отравленный в тюрьме в 1954 году. — Прим. перев.
В дорогу я пустился в полночь. Я ни о чем не думал. Самым страшным врагом в тот момент для меня был холод: только его я и страшился. У меня уже два дня почти ничего не было во рту, кроме глотка вина, которым угостил водитель грузовика. Вокруг была кромешная тьма, не было видно ни зги. Я шагал, то громко проклиная все на свете, то шепча молитвы, но поскольку не помогало ни то, ни другое, я запел. За все время, что я шел, на дороге не появилось ни одной машины. Вокруг в долине не мерцало ни одного огонька; также и селения высоко вверху почти не было видно.
Когда дорога пошла в гору, трамонтана задула со страшной силой. Пришлось перестать петь — я не мог пошевелить губами. Я шел с закрытыми глазами — меня несли сами ноги. Время от времени ветер ненадолго стихал, и это казалось настоящим счастьем: подносил ладони ко рту и дул на них изо всей мочи, хотя сил у меня оставалось все меньше. А потом трамонтана вновь начинала дуть с прежней яростью.
Так как я не мог явиться домой в четыре часа утра, то решил провести остаток ночи в старом, давно заброшенном каменном сарае у околицы. Встречать Новый год среди прелой соломы, конечно, удовольствие небольшое, но мне бы она показалась пуховым ложем!
Однако сарая больше не было. Уж теперь не помню, то ли у него обвалилась крыша, то ли он сгорел. Я стоял и глядел на остатки низких каменных стен. Потом побрел дальше. Когда я думал о том, в кого я превратился, меня разбирал смех. Неужели это я, у которого еще в начале августа карман был полон денег, кто имел два хороших костюма и обедал в приморских ресторанах Палермо? Наконец я отыскал подходящий, укрытый от ветра двор и свернулся в углу клубочком. Едва рассвело, я отправился домой. Под ногами то и дело попадались осколки — на Новый год, согласно обычаю, били тарелки.