Мафия изнутри. Исповедь мафиозо
Шрифт:
— Может, да, а может, и нет, но риск, конечно, очень велик.
И тогда Д’Агостино сделал такое предложение. Каждый старший «десятки» предпринимает в секрете от других самостоятельные шаги и организует свой маленький отряд, или действует в одиночку, или кого-то нанимает. Это его забота. И ничего не говорит другим. Таким образом будет обеспечена секретность…
Как только я услышал слово «секретность» я вспомнил то, что мне рассказывал Саро Получлен расчет разговоров, что вел с ним Пуллара накануне выборов. Об этом я не мог умолчать. Если Пуллара тоже один из тех, кто должен
— Глупости, это все глупости, — ответил Козентино. — Да, внутри Семьи возникают иногда споры. Но не по сути дела, а скорее по форме. Со стороны Саро было глупо придавать значение таким вещам. Среди нас нет предателей. Когда люди беседуют друг с другом, всегда кто-то бывает не согласен с другими, но одно дело — дискуссия, а другое — предательство.
— Знаешь, сколько раз мы со Стефано не были согласны друг с другом? Не могу даже сосчитать. Но разве это значит, что я хочу продать его Корлеонцам?
— Нет, ваша милость.
— Ну, молодец. А теперь слушай…
Меня снова прошиб холодный пот. Как старший «десятки» Козентино решил поручить это дело мне. Не одному, но товарищей — одного, самое большее двух — я должен был подыскать себе сам, по собственному выбору. Он даже не желал знать их имена. И поскольку в отношении оружия я слишком разборчив, то, по крайней мере, один из моих товарищей должен уметь обращаться с автоматом, который в некоторых случаях незаменим. Когда мы будем готовы, я должен сообщить ему, а он разузнает и скажет, где искать нужного нам человека.
Слушая про все эти тайны, я понял одно. Козентино прекрасно знал, что внутри Семьи есть предатели. Он отрицал это в разговоре со мной, чтобы меня успокоить. Но я, теперь уже, после стольких лет, достаточно хорошо его знал и видел, что он озабочен. Если нельзя доверять Пулларе или кому-то другому, то как можно было на совещании старших открыто обсуждать этот вопрос? Риина об этом узнал бы меньше чем за четверть часа. И тут я понял, что это полностью инициатива самого Козентино. Он дал приказ мне, а может, и кому еще, надеясь, что нам удастся ликвидировать Риину до того, как Стефано захочет сделать это сам. И это было совершенно правильно: что значит жизнь солдата по сравнению с жизнью генерала?
Я вышел и пошел прогуляться. Кроме Саро, я знал лишь одного верного человека, и он ни с кем не был связан в Палермо. Я не называю его настоящего имени. Назовем его Мариано. Он был из Рьези, сын одного из людей Джузеппе Ди Кристины. Я познакомился с ним у него в селении, а потом он приходил ко мне домой. Он хотел выбиться в люди, и, хотя был молод, по тому, что и как он говорил, сразу можно было понять, что у него есть голова на плечах. А кроме того, кто приходит из деревни, тот еще не утратил чувства чести и уважения. Это город превращает людей в диких зверей.
Я отправился на его поиски и завел с ним разговор. Понятно, не говоря ничего о самом деле. Я хотел выяснить, насколько можно на него рассчитывать. Если он не проявит готовности, я уже намеревался переговорить с Кармело — тем, кто разрешил вопрос с Лючней. Но Мариано обрадовался возможности работать со мной.
Потом я поговорил
— Будь что будет, — сказал Саро, когда я рассказал ему о деле.
— Ты согласен?
— По-моему, это верная смерть. Но все равно ведь когда-нибудь надо умирать — не сегодня, так завтра.
Чтобы его немного развеселить, я повел его в дорогой ресторан в центре города, где он никогда раньше но был, и заказал блюда, которых он никогда не пробовал. Когда он пил вино, то так громко чмокал губами, что кое-кто из сидящих за соседними столиками начал на него коситься. Он это заметил и стал стараться пить без шума. Но я его подбодрил.
— Не обращай внимания, Саридду. Если кто осмелится хоть пикнуть, мы его заставим заплатить по нашему счету!
В начале апреля ко мне явился некий Ланца. Я его знал в лицо, и мне про него было известно, что в свое время он был «уважаемым человеком» в Крочеверде Джардини. Но теперь он собой ничего не представлял, хотя и держался с фасоном. А кроме того, он был уже слишком стар. Его прозвали, уж не знаю почему, Бубенчиком.
Меня ничуть не насторожило его неожиданное появление, но разве мог я предполагать, что он пришел именно ко мне. А когда он сказал, зачем, то я не мог поверить своим ушам. Комиссия приняла решение покончить счеты со Стефано Бонтате и выполнить это поручила мне. Когда человек слышит нечто, во что трудно поверить, то первое, что ему приходит в голову: наверно, это шутка. Но такими вещами не позволил бы себе шутить в свое время даже сам дон Кало Виццини, не то что эта облезлая овца Ланца.
Спустя столько лет я все еще не понимаю, как функционирует этот механизм. То немногое, что мне известно о Комиссиях, о «Куполах» и «Честной компании», я почерпнул из газет, и один господь бог знает, что тут правда, а что выдумки. Я, со своей стороны, в тех редких случаях, когда мои знакомые заводили разговор о таких серьезных вещах, старался сразу же его пресечь, а если это не удавалось, то затыкал уши, замыкал рот и думал о чем-нибудь постороннем. Таким образом, когда они, задрав голову, смотрели в небо, пытаясь разглядеть, чем там занимаются бог и святые, я глядел себе под ноги, чтоб не наступить в дерьмо.
Вечером мы с друзьями собирались вместе поужинать. Но разве тут полезет кусок в горло? Я пошел к морю, смотрел на воду и размышлял. Я был конченый человек. Если я откажусь подчиниться, то мне не сносить головы. Если скажу Стефано, то то же самое. Разве мог он что сделать, чтоб спасти меня, когда сам, просыпаясь утром, не знал, доживет ли до вечера? А если я сделаю эту работу, то потом за мной начнется охота с обеих сторон. Но мысль о том, чтобы ее не выполнить, мне даже не приходила в голову. Умереть так умереть, но пусть до последней минуты руки у меня останутся чистыми.