Маг при дворе Ее Величества

Сташеф Кристофер Зухер

— Рад, что и я на что-то годен. — Мэт посмотрел в окно: через каждые пятьдесят футов на стене стояло по караульному вернее, по караульной, и все они до ужаса напоминали ему аббатису. — Я, конечно, могу ошибаться, сэр Ги, но мне кажется, мы имеем здесь фанатизм в самом сгущенном его виде.

— Так его сгущает раскаяние. — Черный Рыцарь говорил, как будто исходя из собственного опыта. — Вспомните, лорд Мэтью, каждая женщина в этих стенах была самым нещадным образом уязвлена мужчиной — и ответила ему тем же. Так что дьявол тут предстает в образе мужчины.

Мэт искоса взглянул на него.

— Понятно. Грех ненавидеть ближнего, но похвально ненавидеть дьявола и его приспешников. Подмена что надо.

— Ничего

хорошего в этой подмене не вижу, — сказал Черный Рыцарь. — Удивляюсь только, как это они не выставили вашего дракона за его принадлежность к мужескому полу и за его огненное дыхание.

— Потому что огонь ассоциируется с адом? — Мэт кисло усмехнулся. — Это просто Запад. Вероятно, они и прежде имели дело с драконами, мы ведь должны быть где-то неподалеку от драконового царства.

— Да, верно. И драконы — сильные союзники в войне. Но я порой сомневаюсь в пригодности для таких дел нашего доброго Стегомана.

— М-да, пьяный дракон не самый надежный союзник. Есть, правда, возможность его вылечить, однако же...

— В самом деле есть? Каким образом?

— В общем-то я довольно хорошо себе представляю, что с ним такое, — сказал Мэт. — Но я не специалист. Если я ошибаюсь, я могу только еще хуже навредить ему.

— Так вы и пытаться не станете?

— Только в случае крайней необходимости. Тогда можно было бы опробовать заклинание-другое, которые я подобрал к случаю. Глядишь, они и сработают, он ведь уже вполне в зрелом возрасте.

— А это здесь при чем? — удивился сэр Ги. — Вы полагаете, его болезнь имеет корни в детстве?

— Скорее даже в младенчестве. Из некоторых оброненных им намеков я вывел, что драконы откладывают яйца, но потом оставляют их без присмотра. И когда детеныш вылупится, он должен жить самостоятельно, пока не разыщет родителей.

Сэр Ги кивнул:

— Да, и есть такие подлые люди, которые их убивают, потому что кровь даже новорожденного дракона обладает волшебной силой.

— У него, вероятно, остались неприятные воспоминания, связанные с охотниками на драконят. Я предполагаю, что один из них преследовал его где-то на высоком месте. Малыш попробовал слететь вниз, но крылья у него были еще неокрепшие, он упал и сильно ушибся. Так у него возник страх высоты. Может быть, позже, когда он научился летать, ему тоже пришлось спасаться от чего-то, и он опять упал. Так что в глубине души полет стал для него делом опасным. Но не в обычае драконов признаваться в таких вещах даже перед самим собой, поэтому он стал бессознательно хмелеть в полете, что дает право его собратьям-драконам запрещать ему подниматься в воздух. Это стыдно, но далеко не так стыдно, как прослыть трусом. — Мэт снова взглянул в окно. — Уже ночь, и они выстраиваются на стене.

Вон там настоятельница. А это — Боже милостивый — Саесса!

Экс-ведьма шла на шаг позади настоятельницы, поднимавшейся вверх по ступеням. Она была в серой рубахе с нешироким белым нагрудником; белая повязка на лбу, какие носят послушницы, придерживала покрывало, под которым были спрятаны ее волосы.

Аббатиса простерла вперед руки, и Мэт отчетливо услышал ее голос:

— Слушайте меня, дети мои! Будьте бдительны! Те силы, что напали на монастырь прошлой ночью, сегодня снова пустят в ход свои злые чары. Они могут наслать на вас лихорадку, колики и тошноту. Ваши тела пойдут язвами и нарывами. Все это будет выглядеть так, как будто оно есть на самом деле, но это только мнимость. Если Бог будет в ваших сердцах, напасти потеряют силу и пройдут. Но если вы не сумеете очистить сердце и голову от всех мыслей, кроме мысли о Нем и деяниях, которые вы должны совершить во имя Его, тогда сложите ваше оружие и пойдите в часовню помолиться, чтобы укрепить тех, кто остается на стенах. Нет ничего постыдного в таком уходе, дети мои, — стыдно не уйти, потому что тогда вы ослабите

тех, кто сражается. — Аббатиса смолкла, переводя взгляд с лица на лицо. Сестры смотрели на нее в торжественном молчании. Она кивнула, удовлетворенная. — И помните о главной опасности: нельзя ненавидеть все, что исходит от мужчин!

Тихий ропот прошел в строю монахинь. У Мета мурашки пробежали по коже, он готов был провалиться сквозь землю.

— Вы все пострадали от руки мужчин, — раздался, перекрывая ропот, голос аббатисы. — Вы пришли сюда, исполненные ненависти, но здесь вы усмирили ненависть молитвой. Однако из всех ваших пороков ненависть можно оживить легче всего. Помните, что грех ненависти и жажда мести — худшие из искушений. Мужчины, которые опозорили вас, были всего лишь орудиями сатаны и его ближайших приспешников, а те существа, которых вы видите сегодня под вашими стенами, — приспешники еще более мелкие. Да, это враги, но недостойные ненависти и гнева. Стрелы, что вы пошлете в них, потеряют свою силу, если вас будет направлять гнев. Сражайтесь, чтобы спасти своих сестер и тех, кто живет вне этих стен; сражайтесь, чтобы спасти мужчин от соблазна обижать женщин; но сражайтесь не во гневе и не ради мести. Если вы это в себе не преодолели, сложите оружие и немедленно, сию же минуту отправляйтесь в часовню.

Сэр Ги чуть не ахнул от изумления, когда монахини гуськом потянулись к лестнице со склоненными в молитве головами. Холодок пробежал у Мэта по спине. Если даже после такой речи аббатисы они не чувствовали себя свободными от ненависти, как, должно быть, глубоко она в них засела!

Навстречу борющимся с искушением по лестнице поднимались их сестры, набравшиеся сил в часовне. Настоятельница что-то обсуждала с Алисандой и Саессой. Вдруг с дальнего конца стены донесся крик. Одна из монахинь указывала рукой в темноту. Сестры зарядили стрелами свои арбалеты.

Сэр Ги и Мэт бросились к другому окну и стали вглядываться во вражеский стан. Там шли приготовления к битве: передние ряды воинов уже держали в руках приставные лестницы.

Монахини казались невозмутимыми. Те из них, кто были в миру разбойницами, забрали с собой в монастырь и свое вооружение, так что им хватало и луков, и стрел, и арбалетов. К тому же в осаде они были какие-нибудь сутки, а не год.

Три десятка монахинь выстрелили из арбалетов и отступили назад, давая место трем следующим десяткам с арбалетами наготове, в то время как третья смена уже поджидала своей очереди выстрелить и ретироваться, а первый ряд, перезарядив арбалеты, снова выступил вперед.

— Тот, кто обучал стрельбе этих леди, кое-что понимал в военном искусстве, — заметил сэр Ги.

Наступавший неприятель попал под стальной град стрел и с воплями отступил, оставляя убитых. Горстка смельчаков преодолела еще пятьдесят футов, но и они полегли вслед за товарищами.

Бывшие разбойницы издавали победные крики.

— Может, им не понадобится наша помощь? — с надеждой предположил Мэт.

— Бой только завязался, лорд Мэтью, — возразил сэр Ги.

Неприятель быстро перестроился, множество воинов взвалили на плечи сорокафутовый таран и двинулись к воротам.

Предводительница разбойниц крикнула:

— Мод! Дай-ка им огонька!

— Будет сделано! — Отвечала сестра Мод. — Мы не потерпим сороконожку у нас под стенами. Ну-ка, сестры, дадим залп!

Они выкатили на стену небольшую катапульту.

— Поаккуратнее, — командовала Мод. — Цельте не туда, где она есть, а туда, где будет... Залп!

Громыхнуло, и ядро величиной с баскетбольный мяч, описав высоко в небе дугу, ударило по тарану. Капитан, вовремя заметивший их приготовления, отдал приказ отступать, но деревянная сороконожка была неповоротлива, и каменное ядро угодило прямо в ее середину. Таран раскололся на две половины, воины бросились врассыпную. Их провожал взрыв хохота со стен.