Маг
Шрифт:
– Я уверена, что мистер Хаддо собирается поведать нам что-нибудь очень интересное о нем, – сказала Сюзи.
– Я просто хотел бы рассказать, как ему удалось вызвать в Лондоне дух Аполлония Тианского.
Сюзи поудобнее устроилась в кресле и закурила.
– Он отправился в Англию весной 1856 года, чтобы избавиться от внутренней тревоги и без остатка посвятить себя занятиям магией. У него были рекомендательные письма к различным влиятельным особам, занимающимся вопросами сверхъестественного, но он считал, что они мало интересны и безразлично относятся к чистой науке. Решил самостоятельно погрузиться в изучение великой Кабалы. Однажды, возвратясь в свой отель, Леви нашел в комнате записку, на крошечном листке бумаги карандашом было выведено: «Другая половина карты будет вручена вам завтра в три часа пополудни перед Вестминстерским Аббатством». Рядом лежала половинка карты. Он сразу узнал на ней часть Соломоновой печати. На следующий день, придя в назначенное место со своей половинкой, он увидел там экипаж с баронской
Сюзи Бойд в восторге захлопала в ладоши.
– По-моему, все это страшно интересно, и я уверена, что здесь каждое слово правда, – вскричала она. – Меня восхитило таинственное свидание в древнем Вестминстерском Аббатстве в середине викторианского века. Разве вы не видите перед собой эту пожилую леди в огромном кринолине, черной шляпке и волшебника в старомодном цилиндре, зеленом фраке, с бантом из черного шелка на груди?
– Элифас отмечает, что леди говорила по-французски с заметным английским акцентом, – невозмутимо продолжал Хаддо. – Она обратилась к нему со следующими словами: «Сэр, я знаю, что среди адептов существует суровый закон сохранения тайны и что вас просили объяснить не которые явления, но вы отказались удовлетворить праздное любопытство. Может, у вас нет необходимых материалов? Могу предоставить вам полный набор предметов для занятий черной магией, но прежде должна потребовать от вас клятвы хранить молчание. Если вы не хотите дать ее, я прикажу отвезти вас домой».
Оливер Хаддо рассказывал эту историю не равнодушным тоном, но с комической серьезностью, так что невозможно было понять, как следует ее воспринимать.
– После того как Элифас дал требуемую клятву, его познакомили с коллекцией облачений и магических инструментов. Леди также дала ему некоторые специальные книги и, наконец, в результате многих бесед, уговорила, чтобы он провел в ее доме сеанс оккультизма. Он готовился в течение трех недель, скрупулезно соблюдая правила, предписанные ритуалом. Наконец, назначенный день на стал. Было решено вызвать дух божественного Аполлония и задать ему два вопроса, один из которых касался самого Леви, а другой – хозяйки дома. Она рассчитывала, что им поможет некий надежный человек, но в последний момент этот ее друг отказался от участия в сеансе, и Элифас остался один. Кабинет, приготовленный для эксперимента, размещался в небольшой башне. Четыре вогнутых зеркала висели на каждой из стен, а посередине возвышался алтарь из белого мрамора, обвитый золоченой цепью из магнитного железа. На алтаре была выбита пентаграмма, этот же символ украшал новую белую овчину, покрывавшую пол. Алтарь венчал медный жертвенник с углем и ветками ольхи и лавра. На треножнике перед ним высился второй жертвенник. Элифас Леви был облачен в белые покровы, более длинные и просторные, чем священнический стихарь, чело его венчали листья вербены, перевитые золотой цепью. В одной руке он держал шпагу, в другой – требник…
Страсть Сюзи к карикатуре тотчас же пробудилась в ней, и она рассмеялась, нарисовав в воображении толстенького маленького француза с круглыми, красными щечка ми в таком удивительном облачении.
– Он разжег обе жаровни, – продолжал Хаддо, – и начал читать заклинания из требника, сначала тихо, а потом все громче и громче. Вначале дым окутал каждый находившийся в помещении предмет, всполохи пламени лишь изредка вырывали из мглы их неясные контуры, но вскоре они начали проступать все четче. Леви добавил в жаровню веток и благовоний, и когда пламя поднялось выше, увидел перед алтарем необычайно высокую человеческую фигуру, которая тут же растворилась и исчезла. Он в третий раз произнес заклинания и встал в круг, начертанный меж алтарем и треножником. Вдруг зеркало, висевшее перед ним; потемнело, и в нем появилась бледная фигура, которая стала как будто приближаться. Леви зажмурился и три раза вызвал Аполлония. Когда он открыл глаза, перед ним стоял человек, закутанный в плащ, скорее серый, чем черный. Лицо человека было худым, печальным и безбородым. Элифас почувствовал страшный озноб и, когда собрался задать свои вопросы, не смог произнести ни звука. Тогда он положил ладонь на пентаграмму и направил острие шпаги на фигуру, заклиная ее этим жестом не вселять в него ужас, а подчиниться. Фигура внезапно стала бледнеть и вскоре снова исчезла. Он приказал ей вернуться и ощутил около себя движение воздуха; кто-то коснулся его руки, державшей шпагу; рука сразу онемела до самого плеча. Он подумал, что оружие не понравилось духу и положил шпагу в центр круга. Человеческая фигура тотчас возникла снова, но Элифас почувствовал такую внезапную слабость во всех членах, что вынужден был сесть. Он впал в глубокий транс, у него начались странные видения. Когда же пришел в себя, то помнил их очень смутно. Рука несколько дней не действовала и продолжала болеть. Дух ничего не сказал ему, но Леви был уверен, что ответ на вопросы прозвучал в его собственном мозгу. И на каждый вопрос внутренний голос отвечал одним и тем же неумолимым словом: «мертв».
– Ваш
– Элифас Леви сам рассказывал мне об этом случае, – вмешался доктор Поро. – Он признался, что влияние сеанса на него было очень велико. Он стал другим человеком, так как ему казалось, что в его душу внедрилось нечто из потустороннего мира.
– Странно, что вы сами никогда не пробовали повторить такой захватывающий эксперимент, – обратился Артур к Оливеру Хаддо.
– Повторил, – спокойно ответил тот. – Мой отец незадолго до смерти утратил дар речи, и я видел, что он изо всех сил стремится что-то мне сказать. Через год после его кончины я вызвал дух отца, чтобы узнать его предсмертное желание. Этот спиритический сеанс столь аналогичен тому, о котором я вам только что поведал, что не стану утомлять вас повторением. Единственная разница заключается в том, что он разговаривал со мной.
– И что же он сказал? – спросила Сюзи.
– Он сказал: «Приобрети акции Ашантис, они должны подняться в цене». Я сделал, как он велел, но отец всегда ошибался в расчетах, и акции постепенно упали. Пришлось продать их со значительными потерями, и я сделал заключение, что в потустороннем мире так же ничего не знают о взлетах и падениях биржевых курсов, как мы в этой юдоли печалей.
Сюзи не могла удержаться от смеха. Но Артур пожал плечами. Его практический ум раздражало, что он никогда не мог быть уверен в том, говорит ли Хаддо серьезно или, как сейчас, явно разыгрывает их.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Два дня спустя Артур получил ответ от своего коллеги Фрэнка Харрела. Фрэнк всегда отличался обстоятельностью, и было видно, что он приложил немало усилий, чтобы подробно ответить на все вопросы. Одновременно чувствовалось, что он не утратил своего былого интереса к неординарным личностям. С кропотливостью ученого, изучающего новые биологические виды, которые его страстно занимают, Харрел проанализировал характер Оливера Хаддо. Вот его ответ:
«Мой дорогой Бардон,
Удивительно, что Вы обратились ко мне, чтобы узнать об Оливере Хаддо именно сейчас, поскольку вчера вечером за обедом в «Квин Энз Гейт» я случайно встретил человека, который мог много порассказать мне о нем. Странно, что он заинтересовал Вас, поскольку его эксцентричность отталкивает от него людей со свойственным Вам практическим складом ума. Трудно представить себе двух человек, более неподходящих друг другу. Хотя я уже несколько лет не встречался с Хаддо, могу многое рассказать Вам о нем. Он ошибался, когда рекомендовал меня как своего близкого друга. Действительно, одно время мы частенько виделись, но в душе я всегда недолюбливал его. Он поступил в Оксфорд из Итона с репутацией отличного спортсмена и большого оригинала. Но вы же знаете, что ничего так не вызывает неприязни мальчишек, как последнее качество, и вскоре Хаддо стал страшно непопулярен. Оказалось, что он превосходно играет в футбол и, если бы не лень, мог бы легко попасть в состав сборной. Но он насмехался над нашим увлечением спортивными играми и обычно говорил, что крикет – занятие для подростков, а не для мужчин (ему тогда было 18 лет). Он высокопарное расхваливал лишь охоту на крупного зверя и альпинизму, считая, что лишь эти виды спорта требуют мужества и уверенности в себе. Он, несомненно, любил футбол, но играл в него с грубой жестокостью, естественно возмущавшей не только противников, но и партнеров по команде. Общепринято было считать, что Хаддо относился к футболу не как к игре. Правда, он не делал ничего, что было бы явным нарушением правил, но применял зачастую такие приемы, которые большинство людей сочло бы подлыми; и поражение от него было особенно тяжким, ибо, победив, он издевался над побежденными, грубо высмеивая их. А это так трудно выносить в юности.
Хотя сейчас трудно в это поверить, но когда он впервые появился в Оксфорде, то внешне был очень привлекателен.
Теперь-то растолстел, но тогда был прекрасен. Напоминал одну из статуй Аполлона, где греческий бог представлен с женственной мягкостью и тонкостью черт. Он был высок, у него была великолепная фигура. Правда, по тому, как она сформировалась уже в его возрасте, нетрудно было угадать будущую тучность. Держался Хаддо вызывающе. Многие считали это дерзостью. Черты лица правильны и красивы. На голове – масса длинных вьющихся волос, небрежная прическа придавала ему какую-то поэтическую грацию (мне сказали, что теперь он совершенно облысел, и я могу представить себе, какой это для него удар при его-то крайнем тщеславии). Помню особенность его глаз, которая едва ли была естественной, но как он ее приобрел, не знаю. Направление взгляда у большинства людей сходится на рассматриваемом предмете, но направление его взгляда оставалось параллельным. Это придавало ему непередаваемое выражение, будто он тщательно исследовал самые тайные мысли человека, с которым беседовал. Отличался он также экстравагантностью костюма, но, в отличие от эстетов того времени, одевавшихся с артистической небрежностью, был привержен к вызывающе ярким цветам. Иногда, повинуясь капризу, он, единственный из студентов, прогуливался по главной улице Оксфорда в цилиндре и смокинге.