Магам можно все (сборник)
Шрифт:
— У нас не в ходу реалы, — сказала старуха. — А она, — кивнула на невестку, — вообще не знает, что это.
— Поэтому над вами нет настоящей власти Императора. И вы вообще не знаете, что это.
— Я видела «императорки», — тихо сказала черноволосая, по-прежнему не глядя на Варана. — Мой отец… Я вот все думаю: их война с лесовиками затронет или нет?
— Нет, — Варан покачал головой. — Лесовиков, наверное, уже одолели… война закончилась. Может быть.
Старуха глянула через плечо — на холмы на востоке. Ничего не сказала.
— Иди-ка спать, красавица. Завтра подниму до света.
Женщина покорно встала, ушла в развалины, в единственную уцелевшую комнату. Ни разу не оглянулась на Варана и ничего ему не сказала.
— Ты ей сказки-то не рассказывай, — вполголоса предупредила старуха. — Придумать тоже: вода, как небо…
— Не буду, — пообещал Варан.
По всем расчетам выходило, что ярмарка закончилась. Значит, через пять дней или через шесть-семь, если поклажа тяжела, хозяин с сыновьями и невесткой должны были возвратиться.
Небо на востоке оставалось светлым днем и темным ночью. Поле понемногу приходило в себя. Хозяйка сгребала солому, то и дело наклоняясь, чтобы ободряюще коснуться рукой земли. Варан с Тюфой ходили проведать неприятный ельник: тот подвинулся еще ближе к дому, но большой беды пока не обещал.
Стены дома поднялись в человеческий рост. Варан дважды перекладывал печку; наконец остался доволен и однажды прохладным вечером развел в ней огонь.
Наверное, вышло неплохо, подумал он, прикрывая печную дверцу (железная заслонка досталась новой печи в наследство от старой). Отличная тяга… И кирпичи, выложенные «лесенкой». Радует глаз…
Он сначала почувствовал чужое присутствие, а потом только увидел женщину, сидящую в полутьме на полу недостроенного жилища.
— Холодно, — сказал Варан. — Не сиди на земле.
Она поднялась. Поколебавшись, подошла; в нескольких шагах от Варана опустилась на колени, прислонилась к теплеющему боку печки.
— Спасибо, — сказала после длинной паузы.
— За что?
— Ты сделал мне подарок…
— Брошка? Безделица…
— Нет. Эта печка. Ты оставил в ней часть себя. Я буду разводить огонь…
Она запнулась. Прижалась к печке лицом. Прильнула. Замерла.
Варан не знал, что сказать. Было тихо, только в печке потрескивали дрова, да издалека, с края поля, доносилась протяжная песня хозяйки. Хозяйка пела полю о том, что скоро его засеют, взойдет новый урожай и жизнь опять начнется сначала. Варан не мог разобрать слов, но смыслы старухиных песен за столько-то дней выучил.
Женщина смотрела на него из темноты. В глазах отражался слабый свет вечернего неба. Он попытался вспомнить, смотрели так на него когда-нибудь или нет.
Не вспомнил.
Понял, что слабеет. Не может подняться и уйти, как решил за минуту до того. Женщина водила ладонью по гладкому боку новорожденной печки. Печка источала тепло, в горячем воздухе искажались, подмигивая, звезды. От женщины исходила нежность, осязаемая,
— Я буду разводить огонь, — повторила она глухо и глубоко, таким голосом могла бы говорить степь, обладай она даром речи. — Это очень много. Каждый день я буду разжигать ее… В наших краях есть поверье, что путник, о котором вспоминают, получает твердую дорогу под ноги. Если кто-то пропадает в лесу — говорят: о нем не помнили. Так вот: для тебя не станет леса. Под каждым деревом будет дорога…
Она пододвинулась ближе. Ладони ее гладили горячий камень.
— Ты обожжешься, — сказал он шепотом, глядя на ее руки.
— Я уже обожглась, — она улыбнулась. — Там, где не ждала… А он вернется и поколотит меня. Это уж точно.
— Это несправедливо, — сказал Варан медленно. — Ведь мы…
Она зажмурилась. Прижалась к печке лицом:
— Что такое несправедливость… если я теряю тебя? В сравнении с этим даже самое ужасное наказание — шутка…
Варан понял, что никогда не касался ее — даже случайно. Их руки не соприкасались, когда она подавала ему кружку воды или миску с кашей. Она не задевала его краем одежды, проходя мимо. Она никогда не сидела с ним рядом — только напротив.
Он протянул руку и взял ее за запястье. Старухина песня на поле оборвалась.
Хозяин с сыновьями и невесткой вернулись раньше обещанного — торопились, видать. Рыжая — веселая, загорелая — первым делом кинулась обнимать маленьких племянников. Хозяин с младшим сыном, едва сгрузив тюки, побежали смотреть на Баранову работу; старший сын остановился напротив жены и долго вглядывался в ее бледное спокойное лицо.
Хотел ударить. Очень хотел; Варан стоял неподалеку и знал, что, если мужчина ударит — беды не миновать. Потому что тогда он, Варан, вынужден будет ударить тоже.
Мужчина сдержался. Не потому, что испугался Варана — он его не видел. Разжал кулаки. Кивнул жене и побрел распаковывать тюки.
Варан позвал Тюфу и ушел в степь. И не возвращался до ужина.
— Спасибо, путник, — приговаривал хозяин, чье лицо подернулось морщинками-трещинками от груза несвойственной ему улыбки. — Мы думали, мерзнуть придется… Ну, теперь вместе венец возведем, крышу положим, и…
— Я не могу вам помочь, — сказал Варан. — Я ухожу завтра.
Хозяин перестал улыбаться, отчего лицо его сделалось моложе и привычнее.
— Идешь? На восток?
— Да.
Хозяин дернул шеей, оглянулся на холмы. Закусил губу:
— Спокойно. Видишь — спокойно… Как бы ты не разозлил…
— Не ври себе, — сказал Варан. — Сегодня спокойно… ты знаешь, что будет завтра?
— Убьет тебя, — с тоской сказал хозяин. — Когда мои ходили, их знаешь что спасло? Меньшого моего трусость непроходимая. Только огонек сверкнул — он свалился, и старшего опрокинул… и на карачках — деру. И вернулись оба слегка поджаренные, но здоровые, видишь…