Магазин работает до наступления тьмы 2
Шрифт:
А зачем ты потребовал, подумала Матильда, и что еще оставалось, и как вообще можно было воспользоваться чужой беспомощностью, ведь гахэ всегда помогают гахэ… Но все это было так жалобно, так нудно, да и ни к чему теперь. Спрятав склянку поглубже в карман, она сказала:
— Однажды мое сердце хотел украсть тяжелый дух. Я чуть не спятила от страха. Но потом узнала, что есть вещи куда страшнее.
Держатель кассы снисходительно покачал головой.
— Что ты делал со склянкой? Я тебя чуяла.
— Смотрел с тобой сны. Я сразу понял, кто ты. Завидую таким. А-а! Сны мне недоступны. Не могу пробиться сквозь цветную пелену. А там интересно. Там крумы больше похожи на нас. Может, там их рай. Слыхала, что они рассказывают про рай? — Он говорил все тише и невнятней, словно задремывая, а потом вдруг шумно вздохнул и встрепенулся: — Закончила свое дело? Вернешься домой?
— Нет.
—
— И что ты тут будешь есть без крумов?
— Зачем — без? В клетки их. Разводить будем, на корм, на кадавров. Разве плохо?
— Я против насилия, — откашлявшись, на всякий случай сообщил переминавшийся за спиной у Матильды Шмидт.
***
Монады вернулись в химкинскую лавочку уже под утро. Весна замешкалась на крыльце, гремя ключами, — прежде ей не приходилось отмыкать перекресток в неурочное время. Дверь с безапелляционной надписью «УЧЁД» отворилась сама, и на пороге возникла товарищ второжительница с рюмкой коньяку в одной руке и тонкой долькой лимона — в другой.
— Бегите! — скатившись со ступенек, крикнула Весна.
Матильда молча смотрела на Варвару Спиридоновну — кадавр так утомился, что она почти не чувствовала его ног. Андрюша спрятался за Шмидта, длинное унылое лицо которого привычно скомкалось, словно он опять собирался заплакать.
— Царя небесного олухи, — поморщилась Варвара Спиридоновна, обгрызая лимонную мякоть. — А ну заходите, да поживее. Адана!
***
Андрюша аккуратно ел из миски китайскую лапшу, подцепляя золотистые дымящиеся завитки шершавыми, обветренными пальцами. Славик, бегавший по комнате, уже в который раз повторял одно и то же: что он не мог смотреть, как Варвара Спиридоновна задыхается, что такое обращение с пожилой, слабой женщиной бесчеловечно, что монады не понимают главного: с людьми нужно разговаривать, всякий нормальный человек договороспособен, его вовсе не нужно сразу привязывать к креслу или бить лбом об стену, лучше сначала все ему объяснить, и вот уже потом, если переговоры не увенчались успехом…
Он снял печать из липкой ленты с уст Варвары Спиридоновны примерно через час после того, как монады ушли, потому что возмущенное мычание товарища второжительницы было слышно из любого уголка лавки, а совесть угрызала Славика все больнее. Прежде чем убрать серебристую полоску скотча, он в подробностях рассказал Варваре Спиридоновне о своем знакомстве с Матильдой, Хозяином и Женечкой, об упразднении магазина, об их скитаниях по разным слоям, в которых Матильда отчаянно искала следы Хозяина, а он искал непонятно что… Он просто привык к бесприютности, к ощущению себя лишним в любом мире, он, в сущности, и в своем родном осколке был лишним, а еще — еще он, кажется, привык к Матильде. Она злая, и упрямая, и непонятная, но есть в этом ее упорстве, в неистребимой верности Хозяину что-то… трогательное, что ли. Прежде он никогда не встречал подобной верности, даже влюбленные пары — ведь между хозяином и фамильяром тоже формируется некий прочный союз, ведь это тоже своего рода привязанность? — допытывался Славик у безмолвно недоумевающей Варвары Спиридоновны, — даже влюбленные пары, внезапно вот так разорванные внешними обстоятельствами на две отдельные единицы, обычно после недолгих метаний утихали, забывали и плыли по течению в надежде найти другую пристань или умиротворение в одиночестве. А несгибаемая Матильда ради спасения Хозяина готова была пойти на всё и против всего, против собственной природы — ведь не ушла же она в родные пределы, получив склянку, осталась в телесной клетке, — против судьбы, против Начальства, которого так опасается даже сама товарищ второжительница.
— Я сколько твердила: если что, сразу ко мне бежать, — говорила теперь Варвара Спиридоновна. — Помогли склянку вернуть — молодцы, недаром вам товарищ второжительница взаимовыручку прививала. Только неужто у меня сперва нельзя было спроситься? И дальше я вас никуда не пущу, костьми лягу. Совсем спятили — с Начальством связываться? Начальства следует — что?
— Опасаться, — покорно кивали монады, склонившись над мисками.
— Интересно вы их воспитываете, — заметила Матильда.
— А ложью дисциплины не добиться. Потом зато ни один хозяин не жалуется. И не твоя, милочка, забота, как я монад своих воспитываю. Накормлены, одеты, умыты. И с ума не сходят, как некоторые. — Варвара Спиридоновна с причмокиванием втянула в рот кудрявый
Матильда молча покачала головой. Славик ею даже залюбовался: ему, вечно не знающему, какую сторону выбрать и в чем точно можно быть уверенным, подобное упорство представлялось чем-то старомодно-героическим, из потрепанных многотомников, что стояли в шкафах у Варвары Спиридоновны.
— Значит, Хозяина своего удумала вызволять? — не отставала товарищ второжительница.
— Да.
— К Начальству в контору идти?
— Да.
— Ты там шагу не сделаешь, безумица! Неужто твой хозяин тебе не объяснил ничего? Это же любой второжитель знает. Или ему наставник по духовидению главной заповеди не передал? С монадами ухо востро, с людьми рот на замок, а с Начальством…
— …тише воды, ниже травы, — с набитым ртом закончила Матильда.
Что-то громко хлопнуло, Славик подпрыгнул на месте, Андрюша завертелся, озираясь в поисках незаметно подкравшегося врага. Но это просто упал с полки один из томов, и из него, распластанного на полу рядом с Матильдой, выскользнул аккуратно вскрытый конверт. Матильда прочитала фамилии на конверте и вскинула бровь:
— Ваш наставник по духовидению — господин Канегисер?
— Кто здесь? — Варвара Спиридоновна с подозрением огляделась. — Вы еще кого-то с собой привели?
— Весьма вероятно. Но не бойтесь, Женечка не причинит вам вреда.
***
И снова им повезло. Недаром все-таки бабушка в период духовных поисков желала Славику «ангела в пути», отправляя в школу. Если бы его сопровождал кто-то вроде Женечки, он приносил бы из школы только отличные оценки и, наверное, вдобавок сам бы походя колотил хулиганов из старших классов, удачно попадая кому в солнечное сплетение, кому в беззащитный нос.
Пока он мечтал, Варвара Спиридоновна и Матильда сочиняли письмо господину Канегисеру. Сперва они долго спорили и переругивались, но потом, после предложения составить шифровку, чтобы выйти на связь с наставником по духовидению и узнать у него общее положение дел, глаза товарища второжительницы за стеклами пенсне азартно вспыхнули. Трудно было сказать, что стало главным: незримая помощь Женечки, настойчивые попытки Матильды нащупать слабину и установить психическую связь с чужой хозяйкой или все-таки врожденный авантюризм Варвары Спиридоновны и ее страстная тоска по революционному прошлому. Тикающая коробка из-под эйнемовских конфет, ожидание градоначальника на перроне с револьвером в сумочке — подлец не приехал, и Варвара Спиридоновна легкой походкой покинула вокзал, сжимая во вспотевшем кулаке букетик увядающих фиалок, — конспиративные квартиры и множество отправленных и полученных шифровок, в составлении которых она считала себя мастерицей, — все это было в прежней жизни товарища второжительницы, и по всему этому она невыразимо скучала, дрессируя свой отряд имени Девятого Термидора в захолустных Химках. От воспоминаний о годах, когда она, юная и убежденная в собственной правоте, чаяла царства будущего на земле, чтобы мрак развеялся и ни одна оплавленная харя не укрылась от света новейших прожекторов, Варвара Спиридоновна даже раскраснелась. Усомнившегося было в благоразумности этой затеи Андрюшу товарищ второжительница сперва пообещала выпороть, а потом, смягчившись, объяснила, что пишет она не Начальству, а исключительно своему давнему другу господину Канегисеру, который Андрюшу еще в кошке видел, и никаких инструкций не нарушает, а господин Канегисер, как человек, глубоко преданный делу духовидения, никому их не выдаст и в худшем случае шифровку оставит без внимания. Обрадовавшись, что порка отменяется, Андрюша утих и пошел дежурить в торговом зале, куда как раз заглянула стайка студенток.
Матильда подсказывала какие-то подробности, большую часть которых Славик не понимал, Варвара Спиридоновна кивала и записывала, а потом, сменив перо в ручке и обмакнув ее в «непроливайку», начала составлять письмо набело. «Глубокоуважаемый товарищ Канегисер! — выводила она размашистым почерком. — Спешу уведомить вас, что здоровье мое по-прежнему. Сны не беспокоят, благодарствую за прошлую вашу рекомендацию касаемо ландышевых капель, хоть лауданум и был мне более по нутру, однако нынче не достать во всех окрестных осколках. Монады также в добром здравии, только беспокоит меня Шмидт: больно чувствителен. Читал недавно „Красное и черное“ и, представьте, плакал, особливо над судьбой мадемуазель де ла Моль. Нет ли и для монад каких-нибудь капель? Из смешного: кокетствую на старости лет, купила себе шляпку с розовой лентой. В духе берлинских эдаких мод времен нашей молодости. Весна с Андрюшей перевоспитываются успешно и вам кланяются».