Магазин работает до наступления тьмы 2
Шрифт:
Но Славик пока ни в одном осколке не нашел следов собственного существования. Он склонялся к мысли, что он — какая-то ошибка, результат пробуксовки мировых шестеренок, досадная случайность, произошедшая всего в одном осколке. Матильда смеялась и говорила, что он себе льстит.
На память о кратковременном вселении Матильды у него остались седые виски и нервный тик.
Славик научился различать еще одну категорию монад — похожие на сгустки тумана, они парили над головами своих кадавров, будто привязанные за ниточку голубовато-серые воздушные шары. Он не верил, что Начальство так и осталось в неведении относительно его способностей. Наверняка они уже за ним приглядывают, ждут подходящего случая, чтобы предложить выбор между второжизнью и верной смертью или безумием… Славик точно знал, что он выберет. В конце концов, что плохого во второжизни? Особенно, если первожизнь не очень-то удалась.
Зато теперь у Славика наконец-то был блог, довольно популярный в определенных кругах. Хозяин и Матильда запретили ему показывать там свое лицо или интерьеры магазина, но иногда ему удавалось тайком заснять какую-нибудь вещь не в себе. Первым делом он продемонстрировал подписчикам собственную «кильку» — на нее, прошедшую через несколько слоев, теперь приходили бессмысленные сообщения непонятно от кого: набор букв, набранный шрифтом, похожим на Zalgo, которым в мемах изъясняются ветхозаветные ангелы. В комментарии слетались конспирологи, горячо соглашались или обвиняли Славика в том, что он намеренно вводит аудиторию в заблуждение: мир не расколотый, а плоский, и сам Славик — иллюминат и скрывает правду. Только вот пользователей ПАВВЛИНа среди этих комментаторов не было. Славик иногда скучал по тому осколку, с пандемией, металлическими шарами и дирижаблем над Кремлем, первому, в котором он оказался после своего родного. Он даже придумал себе интригующую фразу для прощания с подписчиками, позаимствованную из рассказов Матильды:
— И помните: небо врет.
Хозяин вышел
— Здесь пишут в другую сторону, Матильда. Не слева направо, а справа налево. Придется переделывать все сызнова.
— Слушаюсь, Хозяин. — Матильда неловко схватилась за тряпку. — Сейчас исправлю.
— Я же попросил не называть меня больше Хозяином.
— Слушаюсь… Павел!
Или Петр? — мысленно заметался он. Петр да Павел день убавил, столько твердил про себя эту присказку, чтобы хотя бы имя свое не забыть насовсем, — а вдруг в какой-то момент перепутал, и кто он теперь?.. А, в сущности, какая разница? Апекехана. Решено, значит — Павел. Возвращенное имя упало, как камешек на дно иссохшего колодца, и ничем не отозвалось.
Матильда чихнула от меловой пыли и с размаху села на зад — она еще толком не освоилась с новым кадавром. Кадавр был юный, длинноногий, с неожиданно римским профилем, и первое, что Матильда с ним сделала, — выкрасила жесткие кудрявые волосы в рыжий. Боттичеллевский рыжевато-каштановый оттенок локонов настоящей Матильды ей повторить опять не удалось, да и зачем — она сама давно была настоящей, его монадой, его Матильдой, сверкающей искрами, с которой никто не может сравниться.
Он хотел сказать, что она больше не должна его слушаться, что он хочет сотрудничать на равных, принимать и понимать, а не приказывать. Но выходило слишком длинно, да и, как он ни крутил слова в нагретой беспощадным ветхозаветным солнцем голове, все равно это прозвучало бы как хозяйское распоряжение. Ему предстояло не только выучить здешний язык, но и отучиться командовать. Поэтому он полюбовался сизой полоской моря вдали, мысленно одобрил богатый урожай содомских яблок на деревьях у магазина — настоящих, продолговатых и вздутых содомских яблок, никакого больше белого налива на замену — и промолчал.