Маги и мошенники
Шрифт:
Гирмунда милостиво согласилась, щечки ее раскраснелись, глаза блестели. Хайни нехотя отсчитал въездную пошлину. В зале гостиницы девушка проворно утроилась за столом.
– Я люблю пирог с поросенком.
Ладер расщедрился и вместо пива заказал местного фруктового вина. Красавица уплетала поросенка не чинясь, облизывала свои длинные гибкие пальчики розовым языком. Перепивший Рихард хриплым голосом тянул заунывную песню наемника:
На спинах наших лошадей сидим мы плотно задом,ТакихГирмунда, кажется, пыталась подпевать, потом, захмелев, замурлыкала и уронила черноволосую головку на стол. Блестящая прядь отделилась от ее прически и упала в лужицу вина.
– Отведи отважную деву в комнату к служанке проспаться, – буркнул Хайни, – и не вздумай по дороге…
Лакомка честно округлил глаза. Девушка, внезапно сделавшись сварливой, принялась вырываться и даже легонько прикусила наемнику палец. Рихард, насупившись, подхватил на руки легонькую, как кукла, Гирмунду. Вскоре он вернулся за стол.
Остатки вина друзья допивали в одиночестве.
– Знаешь, – сказал Лакомка другу, – мне будет жаль, если медведь ее съест.
– Он не ест девственниц, – авторитетно возразил Хайни.
Рихард недоверчиво покачал головой и вздохнул:
– Может, отпустим ее от греха подальше? Такая красивая… У нее глаза, как лиловые маки.
– А рог?
– Обойдется как-нибудь…
– Сволочь ты, Рихард, баба тебе дороже друга.
Наемники заказали себе пива и еще помолчали. Шли часы, день склонился к вечеру, и смутно было на душе.
– Пора.
– Может, утра дождемся?
– Ни к чему тянуть. Зови ее сюда и пойдем. Медведь, он вечер любит.
Лакомка встал и пошел, опустив голову и шаркая ногами. В женской спальне не было никого. Общий зал тоже почти опустел, только в углу ужинал вчерашний заезжий мулоторговец.
– Где Гирмунда?!
– Порскнула через заднюю дверь.
Хайни проворно выкатился во двор, оставив за спиной медлительного Лакомку. Длинная, щепастая, грубо сколоченная лестница оказалась приставленной к круглому отверстию чердака, в пыли двора смущенно почесывались куры. Ладер легко одолел полтора десятка скрипучих ступеней.
– Эй, что там?
Лакомка наконец выбрался наружу и едва не прыгал на месте от нетерпения.
– Э…
– Ну, что ты там увидел, разрази тебя святой Регинвальд?
– Заслони мои глаза золотуха, если я вижу там не…
Хайни почесал обрубок уха и густо покраснел – его белесые брови прямо-таки зазолотились на фоне багровой обветренной физиономии. Он еще раз оглядел открывшуюся картину.
Все пространство чердака занимала огромная копна сена. Колкие стебли люцерны перемежались высохшими, темно-синими венчиками васильков, смятыми одуванчиками, плоскими, сухими листьями подорожника. Копна подсыхающих трав шевелилась как живая. И не зря.
– Мессир Персиваль, – ласково щебетала Гирмунда, – вы такой доблестный рыцарь! С вас еще три марки.
Хайни скатился с лестницы и угрюмо побрел в гостиницу, Лакомка сменил его на наблюдательном посту у чердачного отверстия. Он некоторое время осуждающе покачивал головой в такт, потом присоединился к приятелю.
– Раззява.
Хайни грустно вздохнул – мрачное растрепанное солнце висело над излучиной реки, казалось, оно комком разгневанного пламени собирается покарать город. Чистые и тревожные краски небесного огня опалили усталую землю. В умирающем дне наемнику почудилось нечто трагическое. Он неповоротливым разумом поискал подходящие слова, но не нашел и на всякий случай добавил:
– Я сам не лучше, тупая башка. Вот так благородные господа по праву благородства урезают наши доходы. Он предложил ей больше, чем мы. Три марки – цена девичьей добродетели! Ты знаешь, друг, что опечалило меня больше всего?
– Нет…
– Он даже не снял доспех.
– Ну, я просто так не сдамся! – внезапно рявкнул Хайни. – Должна же в этой дьявольской дыре найтись хоть одна девственница?
Он, сурово выпятив челюсть, зашагал вдоль чисто подметенной улицы.
Смеркалось. Возле лавки гончара, в кучке пыли, играла черепками худая некрасивая девочка лет восьми. Ее руки до самых локтей покрывали царапины.
– По-моему, подходит.
– Башка дырявая, это же младенец.
– Вот и хорошо. Вот и правильно.
Ладер подхватил девочку на руки.
– С нами пойдешь.
Девчонка, разинув треугольный ротик, неожиданно басисто заорала.
Ладер извлек из кошеля комочек жевательной смолы и засунул ей в рот.
– Молчи – героем будешь.
Дверь лачуги отворилась настежь.
– Соседи, на помощь! Жгут! Убивают!
Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.
Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот…
Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.
– Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.
– Не вижу.
– И я не вижу, я его слышу. Он дышит.
– Трузепой… – брякнул Ладер.
Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.
– Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!
Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.
– Эй, друг, ты жив?
– …
– Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?
– Это не медведь.
Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.
– Это женщина, бродяжка.
Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.
– Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.
Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.