Магические числа
Шрифт:
Конец ремня уже был в руках Кагота, и по его трепетанию почувствовал, что Амос уже надел на себя петлю и ждет, когда она затянется вокруг шеи. Кагот вспомнил шею старика. Она была темной, жилистой, и когда Амос разговаривал или пел, то что-то в ней двигалось и жило как бы отдельной жизнью. Сейчас желтоватый ремень лежит вокруг нее над опушенным росомашьим мехом воротником белой кухлянки.
Тишина стояла над селением. Все знали, что сегодня Амос уходит навсегда, и все давно проснулись, но никто не разговаривал, даже собаки не лаяли, и с морской стороны не слышалось ни единого звука. Утренний ветер утих перед восходом светила.
Блеснул первый луч, и Кагот, напрягшись, рванулся вперед, крепко держа в руках намотанный
Рывки а трепетание ремня били настолько сильными, что на какое-то мгновение показалось: Амос передумал, решил не уходить в окрестности Полярной звезды. И в то же время Кагот понимал, что пути назад нет и самое главное теперь — это удержать ремень, не ослабить его натяжение и довести священный обряд до конца. И когда уже казалось, что не осталось сил и под намотанным на руку ремнем показалась кровь, Кагот снова глянул на солнце и увидел, что оно оторвалось от земли и повисло над ледовым полем. Кагот упал на колени и вдруг почувствовал, что на другом конце ремни никого нет: будто отцепился Амос и ремень держится лишь за срединный столб яранги… Ужас охватил Кагота. Он повернулся назад и глянул на освещенную ярким солнцем безмолвную ярангу. На мгновение мелькнул дымок над конусом крыши, и белая большая птица, медленно махая крыльями, поднялась над древним жилищем и полетела ввысь, кругами отдаляясь от земли, пока не исчезла, не растворилась в лучах утреннего солнца. «Почему же он не сказал мне, — подумал Кагот, — что он уйдет в образе птицы?»
Над ярангой больше не было ни дыма, ни птицы. Кагот потянул конец ремня. На другом его конце не чувствовалось ничего живого. Неожиданное спокойствие снизошло на него.
Он медленно вошел в сумрачный чоттагин и подождал, пока глаза привыкнут к полутьме. Амос лежал недалеко от срединного столба, широко разбросав ноги и руки. По всему видать, жизнь долго не хотела уходить из его тела, ибо он разметал пепел в очаге, вывернул из гнезда бревно-изголовье и раскидал по чоттагину сиденья — китовые позвонки.
Широко открытые глаза бывшего шамана уже подернула пленка смерти. Кагот закрыл веки старику, освободил его шею от ремня, смотал ремень, а тело положил к пологу. Затем спокойно вышел из яранги и зажмурился от яркого солнца.
Когда открыл глаза, то увидел людей, идущих со всех концов селения. Они шли медленно, степенно. Когда они приблизились, Кагот заметил, что они стали как бы другими. Их взгляды были обращены на него так, словно ждали какого-то приказания, веского слова или откровения.
И тут Кагот понял: они были такими же, как и раньше, Эти люди, его земляки, это он стал другим, заняв место Амоса.
— Он ушел от нас, — сообщил людям Кагот.
Он не сказал, что видел отлетающую белую птицу, решив, что не стоит говорить все, что является ему. Многое дано лишь ему одному, и совсем не обязательно, чтобы об этом знал каждый.
Врачевание и другие обязанности оказались не столь сложными и обременительными, как думалось раньше. Разве так уж трудно угадать, кто безнадежно болен, а кто может выкарабкаться, укрепив веру в свое исцеление
В остальном Кагот оставался таким же, как и другие жители Инакуля: ходил на охоту, ставил ловушки на пушного зверя, ездил на собаках в дальние стойбища оленных людей.
Когда приходили заморские шхуны, Кагот благодаря знанию языка и обычаев белых людей удачно торговал, выменивая на пушнину патроны для своего старого винчестера, чай, сахар, цветастую ткань для своей жены и другие чудные и ставшие вдруг такими необходимыми вещи. Единственное, чего он не брал никогда, это огненную веселящую воду, до которой были очень охочи его сородичи. У него было другое средство доводить себя до высшего волнения души — камлание. И тогда он слышал голос Внешних сил. А когда приходила нужда обращаться к этим силам, сами собой являлись сложенные в благозвучной последовательности слова. В особом расположении речений скрывался смысл, доступный лишь тому, кому адресовалось обращение. Плетение слов становилось для Кагота необходимым, и он часто ловил себя на том, что пытается выстроить их даже во время обыденной работы — когда шагал по льду за тюленем, ставил сети на рыбу или мастерил новую нарту.
Зародыш огня заключен в неприметном полешке, Волнами обточенном темном куске деревяшки. Однако пока не ударнл ты кремнем о кремень Нету огня, и тепло дремлет в вечном покое. Так и в тебе, в женщине, внешне обычной, В той, что каждую ночь на оленью постель ложится Рядом со мной, нет огня до поры той, Пока рука моя не коснется неясных пределов…Единственный человек, который долго не мог привыкнуть к новому положению Кагота, была его жена Вааль. Поначалу она просто перепугалась, затаилась, ибо была слишком юна и неопытна, чтобы что-то понять. Но обретенная мудрость подсказала Каготу, что никто другой, кроме него самого, не сделает из этой пугливой, как весенняя птица, девушки настоящую жену-подругу.
Он был непривычно нежен и внимателен к ней. Шепча заклинания, Кагот исподволь размораживал душу женщины, высвобождая нежность, доверчивость и внутреннюю красоту.
— Как прекрасны твои слова! — жарко шептала Вааль, прижимаясь к нему. — Они как весенний поток вливаются в меня, и кровь моя становится теплее… Говори еще, говори, Кагот…
Взамен ушедшей жизни новая родится жизнь, Так повелось на нашей холодной земле. Жаркая плоть в единении с жаркою плотью Новую жизнь зачинают в теплой мгле…Кагот порой сам удивлялся собственной внутренней силе, и ему казалось, что он может теперь многое. Вааль зачала, и впереди ожидалась новая жизнь взамен ушедшей, чтобы восстановилось справедливое равновесие. И в то же время он втайне опасался, что безграничное использование своего могущества может сильно повредить ему или же разгневает или вызовет недовольство у покровительствующих ему Внешних сил.
Кагот так и не разобрался толком, что собой представляли Внешние силы. То, что говорил Амос, было противоречиво: в понятие «Внешние силы» входили силы добра и зла, многочисленные духи, божества, явления природы были знаком деяний этих сил.