Магический круг
Шрифт:
— Вы с Вольфгангом выросли в Нюрнберге, где судили нацистов после войны. В суде шла речь об этих предметах?
— Я не знаю, — сказала Бэмби, для устойчивости опершись локтем на стол. — Все эти судебные процессы и сама война закончились задолго до того, как мы с Вольфгангом родились. Хотя и после войны все в Нюрнберге знали об этих реликвиях. Они хранились в залах дворца. Гитлер верил, что они являлись священными и обладали таинственным могуществом, связанным с древними родословными Германии. У Гитлера была квартира в Нюрнберге, где он останавливался, приезжая на свои сборища. Эта квартира находилась в центре города, рядом с оперой, а ее окна
— Ну конечно же, Нюрнберг!
До того момента я совершенно не вспоминала об этих событиях, но сейчас они как будто вспыхнули в моей памяти. Все те многочисленные фильмы о ночных митингах с огромными знаменами в лучах прожекторов, перекрещивающих темное небо, с тысячами людей, выстроившихся по квадратам, напоминающим живую шахматную доску, — все эти знаменитые сборища проводились в Нюрнберге. Но тогда возникал другой вопрос.
Взглянув на бутылку, я заметила, что она почти опустела, но мне не хотелось, чтобы Бэмби выпала в осадок до того, как я выясню все необходимое, поэтому я вылила остатки коньяка в свою рюмку.
— А почему именно Нюрнберг? — спросила я. — Ведь это всего лишь провинциальный городок, на сотни миль отстоящий от проторенных дорог. Почему Гитлер привез эти вещи в такое непутевое место и там же устраивал все свои митинги? Бэмби смотрела на меня широко открытыми, но уже затуманенными коньяком глазами.
— Но ведь Нюрнберг находится на оси, — сказала она. — Разве ты не знаешь?
— На оси? Ты имеешь в виду, что там встречались во время войны державы «оси»? Мне казалось, они обычно встречались в Риме, или в Вене, или…
— Нет, я имею в виду исходнуюось, — сказала она. — Ось мира, то место, где, как принято считать, пересекаются все геомантические линии земных сил. В древности это место называлось Nornenberg — гора Норн, скандинавских богинь. В нашей истории есть три такие норны, три богини судьбы — Урд, Верданди, Скульд: судьба, становление и долг. Считается, что они жили на этой самой горе со времен сотворения мира. Они прядут пряжу судьбы и плетут наши судьбы, создавая рунические гобелены. Эти женщины подобны судьям, а их магический гобелен — подлинный суд Нюрнберга, поскольку написанная ими история определяет судьбы мира в его последние дни: die Gotterdammerung — «сумерки богов», то есть история о событиях конца света.
Возможно, наивно было воображать, что мне по силам распутать столь запутанный клубок событий, просто пытаясь разобраться в семейных связях моей семьи. Но я невольно заметила, что мои ближайшие родственники, похоже, по горло увязли в этом мифологическо-космополитическом и национал-социалистическом немецком Scheiss, или, выражаясь по-нашему, в дерьме.
Нет ничего удивительного в том, что совершенно незнакомые мне люди типа Бэмби знают так много отвратительного из истории моих родственников, которую сама я совершенно не знаю. В конце концов, я всю жизнь старалась отгородиться от них. И вот сейчас оказалось, что у меня имелось множество законных, хотя и неизвестных до недавнего времени, оснований для такого поведения.
Но вот что интересно: если Бэмби рассказала правду, то почему же Лаф, Пандора и Зоя так хорошо жили
Гитлера? В послевоенном Париже француженок, слишком дружелюбно относившихся к гестаповцам, обривали наголо и проводили по улицам, заполненным презрительно улюлюкающими людьми. Музыканты многих стран, если они даже просто выступали перед нацистами во время оккупации, были публично опозорены после войны, и их репутация погибла. А те, кто вообще имели тесные связи с их главными идеологами — как Пандора, по мнению Вольфганга, — получили большие тюремные сроки или были повешены. Тут возникал очень важный вопрос: если Пандора жила в Вене и всю войну оставалась любимой оперной звездой Гитлера, как сказала Бэмби, то почему Лаф так спокойно вспоминает о ней, не говоря уже о том, что подчеркивает и близкое знакомство Зои с фюрером, вместо того чтобы вообще вычеркнуть таких родственничков из своей жизни?
Однако в нашей семейной саге имелось еще одно странное и почти пугающее совпадение. Эта мысль мелькнула у меня в голове как раз перед тем, как я провалилась на пару часов в целительный сон перед моим свиданием на Овечьем лугу.
Бэмби сказала, что все началось семь лет назад, следовательно, противоречия между ее братом Вольфгангом и моим дядей Лафом возникли в Вене в 1982 году. Но именно семь лет назад, в 1982-м, умер мой дядя Эрнест. В том же году Сэм унаследовал этот рунический манускрипт и потом внезапно исчез, и мы ничего не знали о нем. До нынешнего времени.
В предрассветном сумраке снежные просторы поблескивали жутковатой голубизной на фоне зловеще черного леса. Лунный диск еще висел, словно елочное украшение, среди звездочек, поблескивающих на небесной берлинской лазури. В воздухе ощущалось холодное дыхание опасности, как всегда бывало в это время года перед рассветом. Снегопад, видимо, закончился поздно, и на лугу не было никаких свежих следов. Я выехала на середину снежного поля и, развернувшись на лыжах, пристально посмотрела на темнеющую полосу леса.
Чуть погодя меня что-то ударило сзади, сбив с головы шапку, а рассыпавшийся снежок сбрызнул ледяными струйками мою шею. Обернувшись, я заметила среди деревьев очертания движущейся фигуры: она появилась на миг в лунном свете и вновь быстро скрылась в лесу. Но по взмаху руки я узнала Сэма и поняла, что должна следовать за ним. Отряхнув шапку, я сунула ее в карман, быстро проехала по полю и нырнула в провал между серебристой елью и березой, где исчез Сэм.
Я остановилась и прислушалась. С какого-то пригорка донесся крик совы, и я последовала на этот звук в глубину леса, в почти непроглядную темноту. Когда я вновь остановилась, не зная куда дальше направиться, то услышала его шепот:
— Ариэль, держись за палку и иди за мной.
Я почувствовала, что он взял меня за руку и, сунув в нее кольцо своей лыжной палки, повел меня дальше в темноту. Держа свои палки в другой руке, я слепо следовала за ним, не представляя, куда он ведет меня. Мы довольно долго петляли по лесу, а потом начали подниматься на верхний луг. Когда наконец мы вышли на открытое пространство, небо стало кобальтово-синим, и я уже начала различать очертания Сэма, маячившего впереди меня.
Развернувшись, он подъехал ко мне так близко, что концы наших лыж перекрестились, словно сцепленные пальцы, и схватил меня в объятия так же, как восемнадцать лет назад я обхватила его в горах. От него пахло дубленой кожей и дымом костра. Он зарылся лицом в мои волосы и прошептал: