Магистр Ян
Шрифт:
По Библии человек может найти свое спасение лишь в праведной жизни и в исполнении заповедей божьих. Говорит ли об этом папа Иоанн XXIII в своей булле? Побуждает ли она верующих к добродетели, благочестию и добрым деяниям? Об этом в ней не говорится ни слова. У священников и монахов чешутся руки при мысли, что они тоже заработают на продаже индульгенций. Простым и доверчивым людям святые отцы обещают за деньги царствие небесное. Согласно этой булле сам дьявол, имей он деньги, может купить себе отпущение грехов и попасть в рай. Мыслимо ли более омерзительное святотатство?.. Но, может быть, папа и его священники хотят использовать бессовестно выклянченные деньги на дело, угодное богу? Булла Иоанна XXIII отвечает и на этот вопрос: она требует от христиан денег для ведения войны против лжепап и неаполитанского короля. Христос учил любить ближнего и убеждать своих противников добрыми словами
Как только Гус сделал маленькую паузу, среди прихожан поднялся глухой гул. Они облегченно вздохнули. Теперь ни у кого не оставалось никаких сомнений.
Подобно легкому вешнему ветерку, шуршащему сорванным им сухим листком, тихий шепот в часовне передавался из уст в уста, со скамьи на скамью и оттуда — на площадь.
— Дьявольская золотая горячка захватила духовенство, — продолжал Гус, — начиная от папы и кончая последним клириком. Их обуяла ненасытная страсть к стяжательству, к выколачиванию денег изо всех христианских народов и стран, стремление к удовлетворению плотских потребностей и непомерная гордыня. Подумайте: для чего нужны священникам такие доходы? Взгляните на их пышное облачение, сверкающее золотом, пурпуром и бархатом, и вспомните, что сам Христос носил холщовое рубище и был бос. Посмотрите на их чудесные дворцы, замки и монастыри, где кладовые ломятся от сокровищ, яств и вин. У нашего же господа не было даже крыши, чтобы приклонить голову. А какие ожерелья носят их наложницы, — на один драгоценный камешек можно было бы прокормить сто семей в течение года! Разве они похожи на тех учеников и последователей Христа, которым господь сказал: «Оставь всё свое, если хочешь идти за мною»? Нет, священники — не добрые пастыри! Они только стригут овец и судят о них по длине и густоте шерсти. Поистине, к ним более всего подходят слова из Священного писания: «Кровожаден тот, кто отнимает хлеб у бедняка!» Но грешны не одни пастыри. Каждый христианин, который видит зло и мирится с ним, виновен. Ибо каждый христианин — божий воин, борец за правду, и его долг всяким добрым деянием бороться против зла, дьявола, антихриста. Разве священник не антихрист, если он служит не богу, а золоту и, стало быть, дьяволу?!
Люди замерли, — не было заметно ни одного движения, ни шороха, ни вздоха. Но в глазах прихожан светились гнев и возмущение. Легкие дышали свободнее, в висках стучала кровь, ладони сжимались в кулаки.
— Как же противиться злу, которое распространяется церковью во всем христианском мире? Как противостоять алчности священников и их стремлению к светской власти? Раз корень зла состоит в любви духовенства к деньгам, остается один-единственный путь его устранения: вырвать этот ядовитый корень, ибо он губит все дерево христианства. Надо лишить священников светской власти, а денег и имущества оставить ровно столько, сколько необходимо им для безбедного существования. Любой епископ за один присест не съест больше лесоруба и не наденет больше, чем нужно для прикрытия тела. Сделайте это, и прекратится склока между папами, грызня между священниками за доходные места, исчезнут подкупы и взятки. Отберите у собак кость — и им не из-за чего будет драться. Запретите священникам пользоваться вашими сокровищницами и кошельками, — они перестанут торговать святыми таинствами и начнут раздавать их даром, как получили сами. Таким путем церковь вернется в лоно истинного христианства, а ее священники станут бескорыстно служить богу. Вспомните, как первосвященники разыскивали по лесным скитам святого Григория, желая предложить ему сан епископа, а он отказывался от него и ставил под сомнение законность всякого духовного сана. Назовите мне хотя бы одного нашего священника, кандидата в епископы, который отказался бы от этого сана и скрылся бы в лесу!
На лице Гуса появилась легкая улыбка. Прихожане тоже заулыбались.
— Разумеется, сама церковь не откажется от власти. Надо заставить ее сделать это. Кто может лишить ее силы? Конечно, те, кому вверена светская власть на земле, — короли и князья. Подобно тому, как светский государь должен подчиняться священнику
Голос Гуса гремел, а глаза сверкали, как яркие звёзды:
— Но если и они не возымеют действие на Христову общину, то это сделает сам народ. Ибо Христос передал свое учение прежде всего простым людям, — пусть они примут и оберегают его. Он обратился со своим учением не к королям и богачам, а к рыбарям, беднякам. Убогая старуха, исполняющая его заповеди, более достойна милостей божьих, чем самый справедливый король и самый справедливый священник. Ибо она следует божьим заповедям не по долгу и не по чьему-либо настоянию, а сама, от чистого сердца. Следовательно, если ученые и власть имущие отказываются от Христовых заветов, то народ обязан заставить отступников служить ему.
Гус кончил. Одетый в черную мантию, он стоял у края кафедры. Ярко горевшие глаза на его светлом лице смотрели вниз, на прихожан. Все были восхищены проповедью, никто не трогался с места. Это безмолвие казалось только затишьем перед бурей. Не успел Гус повернуться к выходу, как люди стали громко вызывать магистра, кричать, обниматься, плакать и радостно пожимать друг другу руки.
Мартин и его неразлучные друзья неожиданно почувствовали в себе прилив силы. Они хотели поскорее выйти на площадь, где шумели разгневанные люди. Не говоря ни слова, парни пробрались к выходу. Йоганка поспешила за Мартином.
Когда Гус очутился у ризницы, прихожане опустились на колени и простерли к нему руки, а некоторые подняли кверху правую руку, сложив ее пальцы для присяги. Проходя мимо королевы, Гус поклонился. Она ответила ему таким же глубоким поклоном. Чешские паны пристально смотрели на Гуса. К нему подошел одноглазый Жижка.
— Ты говорил нам, — начал он. — Мы поняли тебя. Если тебе придется бороться с сильными мира сего, помни: этот меч, — Жижка вскинул его кверху, — к твоим услугам. Меч — самый понятный для них язык.
Гус прошел мимо Йиры. Их взгляды встретились. Это — приветствие, благодарность и мимолетная беседа одновременно.
У дверей в ризницу Гуса ждали Иероним и Якоубек. Взволнованный Якоубек крепко, несколько раз, молча пожал Гусу руку. Иероним улыбался:
— Если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, то… — и он подал Гусу руку.
За их спинами люди потихоньку выходили из часовни. Они не могли сразу покинуть то место, где им посчастливилось услышать речь мудрого проповедника. С площади доносился громкий шум. Потом послышалось пение. С каждой секундой оно становилось громче:
Приди к нам, господи желанный, Спаси наш край обетованный…— Поют твою песню! — сказал Иероним Гусу.
Песня зазвучала еще громче:
Хотим тебя душой познать, Без страха будущего ждать…Толпа, собравшаяся на площади, пришла в движение. Люди огромными ручьями текли по улицам и переулкам к центру города. Проклятия и угрозы по адресу торговцев индульгенциями вырывались из сотен и тысяч глоток:
— Гоните мытарей из храмов!
— Бейте их, как Христос, плетками!
Над толпой, подобно громовому раскату, сначала пронесся гул, а потом зазвучала песня:
От папы и короля Стонет вся наша земля Грабит пан и церковь, — Людям разоренье. Злой священник Нам без денег Не даст отпущенья.Гей, умудренная веками каменная Прага, как помолодела ты! Буйная и стремительная, ты бурлишь и поёшь. Твои жилы-улицы наполнились кровью, которая бурно течет и бьется.
Тяжело человеку, когда он одинок, — одиночка не может ни заглушить своего гнева, ни поделиться своей мечтой. Человек сближается с человеком, равные желания объединяют их в толпы, толпа сливается с толпой, толпы растут, шумят и ликуют.
Каждый день Староместская площадь заполнялась народом, — толпы останавливались перед ратушей и кричали господам советникам, чтобы те выгнали из Праги продавцов индульгенций. Люди бродили и кричали даже по ночам, хотя закон строго требовал соблюдения тишины и порядка. Окна городской ратуши были закрыты, а у ее дверей, у Тынского храма, в Вышграде и Пражском раде, где торгуют индульгенциями, — выставлено много латников. Даже тот, кто хотел бы купить индульгенции, вряд ли сумел бы пробиться через толпу к монахам.