Магия и банды Токио

«Этот джентльмен напоминаетъ мне самого невыносимого, раздражающего, отвратительного человека, которого я когда-либо знал — меня в подростковом возрасте» (Питер Хитченс)»

Вздох, раздраженно поджатые губы, тоскливый взгляд на цветущую сливу за широкими окнами. Очередной день в очередной школе… очередной жизни. Эх, где мои семнадцать лет? Остались в прошлом мире. Здесь я пятнадцатилетний шкет без родителей, без будущего, без привычного лица в зеркале. Из крепко сбитого парня метр восемьдесят в слащавого азиата с ухоженными руками, тоскливой покорностью в глазах, вечно виноватым лицом. Даже новая личность не смогла

до конца исправить это затравленное выражение и подавить рефлекс опускать взгляд.

Впрочем, я не в обиде. Если бытие определяет сознание, то оно у меня так и осталось не открытым. Как полупройденная игра с черными силуэтами заблокированных персонажей. Что в прошлой жизни, что в этой. Видимо, другие люди покупали DLC любящей семьи и друзей до гроба исключительно за донат. Таким как я пришлось играть на тоскливой бесплатке.

Не сказать, что я так уж несчастлив и жалок, но… Пластмассовый мир победил. Романтические идеалы уходящей в прошлое культуры плохо подходили современному ритму жизни. В итоге я просто проплыл мимо этого праздника. Какая печальная ирония — перерождение, которым я так грезил, кинуло меня не в книжную вселенную или далекое прошлое, а в ту же самую опостылевшую современность. В две тысячи шестой, если быть точным.

Только теперь я живу в Японии, хожу в местную школу, а также давлюсь рисом с морепродуктами. Магия и молодость — единственное, что хоть немного примиряет меня с новой действительностью. Да, здесь вполне себе есть магия. Странная, не до конца понятная духовная сила — что-то среднее между классическим западным вариантом и местной экзотикой. Клановость, выжженные арканы на ауре потомственных, полное непонимание собственного развития людьми вне системы. Такими как я.

Интернет, впрочем, тоже остался. Видимо, чтобы я совсем не упал духом. Точнее, он только начал массово внедряться. Хотя Токио в этом плане куда более продвинут, чем мой маленький российский городок того же времени. Жаль правда, что сильной разницы в людях я не заметил. Несмотря на разность миров, менталитета и наличие всевозможной чертовщины. Разве что большее лицемерие и следование условностям. Японцы такие японцы.

Слива за окном зашелестела листвой, словно вторя моим мыслям. Порыв ветра вместе с уличной пылью задул на оконное стекло несколько белых лепестков. Красиво. У нас так цвели яблони, пока вместо парка не построили очередную церковь. Я любил смотреть на деревья, а в храм сходил один раз, да и плюнул. Странно, но ладан и свечи рядом со звероватыми изображениями святых умиротворения у меня не вызывали. Но вдруг я в душе друид или ночной эльф?

Несвоевременные мысли разрушили хрупкое очарование ностальгии. Настроение от этих воспоминаний снова поползло в глубокий минус. Гребаные ассоциации вытащили на свет мою беспросветную юность и первые обиды. Вот же черт. Нервный тик начал дергать щеку. Я поднял голову, с ненавистью уставился перед собой. И почти сразу встретился глазами с блеклыми карими радужками молодой учительницы. Та вздрогнула, сбилась с мысли, а затем поспешно отвернулась. Желание испытать мой навык чтения кандзи, если у нее таковое имелось, моментально улетучилось.

Ну еще бы. Не каждый ученик имеет магически проявленные глаза. У меня, правда, они ничего особенного не дают. Из самого примечательного — специфически меняют внешность: темно-серая клякса вместо привычного зрачка и радужки, все это в окружении хирургически-белой склеры. Тоже не стандартный молочный оттенок, а скорее диодный белый. Слишком холодный и яркий цвет по людским меркам.

Выглядело это пусть не мерзко, но весьма чуждо и отталкивающе, так что прошлый владелец тела носил очки. Я не стал — так проще отсечь ненужные контакты. Люди вокруг бывают очень навязчивы. А я слишком, безнадежно

циничен, чтобы налаживать с кем-то связи, но при этом достаточно мягок, чтобы не бить по больному каждому встречному.

К счастью, большинству хватает невербальных знаков. Вот и учительница не стала пытаться разбавить мою скуку. Так что я еще несколько секунд побуравил ее взглядом, так, для острастки, и отвернулся назад к окну. Однако просто сидеть было скучно, записывать лекцию — тоже, а значит стоит заняться чем-нибудь своим. Например, выделить сильные и слабые стороны моего нового перерождения. Подвести итоги. Давно собирался, но все руки не доходили.

До конца урока еще больше часа — как раз хватит на один мысленный эксперимент. Я достал тетрадь пролистнул до середины, а затем резко вырвал оттуда двойной лист.

Клюющий носом одноклассник за партой рядом от громкого звука дернулся всем телом, встрепенулся, возмущенно посмотрел на меня. Видимо, рассказ учительницы о величайших поэтах древности интереса у него не вызывал.

— Как ты думаешь, сколько из «тридцати шести бессмертных поэтов» любили молоденьких мальчиков? Таких, как ты? — Спросил я, улыбаясь своей фирменной дружелюбной улыбкой. У моего нынешнего тела она выходила скорее извинительно-слащавой, но вместе с уродливыми буркалами и мешками от недосыпа эффект вышел даже лучше, чем у простого оскала.

— Ч-что? — Он шарахнулся в сторону, при этом едва не упал со стула. Стоящая у доски сенсей старательно не замечала нашей возни. Не из какого-то страха, разумеется. Банальная усталость вкупе с равнодушием. Думаю, за этот месяц ей искренне надоели пикировки со мной и совместные походы к директору. Так что она продолжала хорошо поставленным голосом декламировать очередное стихотворение эпохи Хэйан. А может быть Сёва, я в них не разбираюсь. Ни в поэтах, ни в эпохах. Ни даже в привитых от идеализма учительницах.

— Я говорю, ручку дай, Bel-Ami, мне писать нечем.

— Ну так бы сразу и сказал, — Пропыхтел сосед, так и оставшийся для меня безымянным. Насупленные брови, выставленная вперед цыплячья грудь… Он пытался скрыть неприязнь и страх за эдаким ворчливым недовольством. Вот только дрожащие губы выдавали парня с головой. Все же магов здесь опасались, а не узнать во мне одного из местных эсперов с такой вот магической глаукомой не смог бы разве что слепой.

Инструмент для письма безымянного одноклассника был стар, дешев, а вдобавок слегка погрызен на конце. Я брезгливо поморщился, но все-таки взял его в руку. На вырванном листке тут же появилась вертикальная линия, разделившая его напополам. Pro et contra. Только записывать надо не иероглифами, а то рука привычно тянет вывести японские закорючки. Эффект прошлого владельца тела, не иначе. Сам я знанием слоговой азбуки в прошлой жизни похвастаться не мог.

Итак, начнем. Для начала плюсы. Первое — это перерождение в другой мир. Сложно жить дальше, будучи промороженным трупом. Нелепая смерть из-за комбинации открытого люка и застрявшей ноги, даже вспоминать неохота. Надеюсь мои коллеги, дальние родственники, а также давно брошенная мною девушка хорошенько повеселились на похоронах. Потому что при жизни возможности безнаказанно позубоскалить я им не давал.

Так, что там у нас следующее? Возраст. Скорее плюс. Все-таки приятно снова прожить лучшие годы своей жизни, пусть даже это будет сопряжено с разными неприятностями. Как нового тела, так и собственной мизантропской натуры. В конце-концов, я молод, при этом опытен, а также свободен, как птица. Весь мир впереди. Не ноет колено, не выходят камни из почек, не стреляет в пояснице, не шалит сердце. Даже зрение, несмотря на очевидную аномалию, куда лучше прошлого. А ведь у меня всегда была единичка. То немногое, что не пришлось лечить по мере старения.