Магия Мериты

Григоров Сергей Львович

Вновь капитан провел всеобщий опрос. Очень похоже на добровольное восхождение на эшафот, прокомментировал кто-то из технического состава экипажа, но выбирать не из чего. Как и в первый раз, за предложение Илвина высказались все, кроме Рюона. Тот вновь воздержался.

После закрытия собрания Илвин устроил выяснение отношений.

— Я принципиально против практики принятия каких-либо решений сообразно мнению большинства, — сказал Рюон. — Глупо уповать, что простым суммированием голосов можно докопаться до истины. Если б по каждому поводу устраивались голосования, человечество давно перестало бы эволюционировать. Любое нововведение

разбивалось бы о консерватизм большинства. Всегда и везде оказывались правыми единицы, принужденные доказывать очевидные вещи. Наша горячая любовь к подобного рода проявлениям демократии тянет свои корни из темных веков военного самоуправления, когда вооруженная дубинами толпа решала, куда податься. Меньшинство уступало по необходимости, поскольку спорить было опасно для жизни.

— Какой-то непонятный исторический экскурс, а я спрашиваю конкретные вещи, — обиженно протянул Илвин.

— Я свыкся с мыслью, что к моим словам не всегда прислушиваются. Вот почему я часто намекаю, что сказанное мною не моя выдумка, а наших почтенных предков.

— У меня простой и ясный вопрос: почему ты постоянно уходишь в сторону, когда Астаройт спрашивает твое мнение перед принятием важных решений, касающихся всех, находящихся на звездолете?

— Я чувствую свою некомпетентность в вопросах звездоплавания.

— Ну и что?

— А то, что будучи не в состоянии проверить твои математические выкладки, при голосовании я вынужден был бы руководствоваться косвенными факторами. С одной стороны — предостережения меритцев не отклоняться от данной нам трассы, с другой — моя симпатия к тебе и нежелание, чтобы проделанная тобой работа пропала зазря. Мне трудно взвесить и соотнести между собой эти аспекты. Но даже если б я произвел выбор, я не смог бы грамотно оценить его правильность. Я стараюсь не впутываться в такие игры.

— По технике дела доверься мне как самому опытному, а выскажи свою общечеловеческую позицию. Мне, например, важно знать, что и как думает мой ближайший коллега.

— Просто «общечеловеческой» позиции не бывает.

— Ну, тогда скажи, что тебе подсказывает твоя интуиция.

— Она, к сожалению, молчит или противоречит твоему мнению.

— Да? Противоречить мне не следует, так как я всегда прав… ну, почти всегда. Надо действовать проще. Почему бы тебе не признать мой авторитет, и голосовать так, как я подсказываю?

— Это нарушение правил, которых я в один прекрасный момент решил незыблемо придерживаться. Все мои важные решения должны базироваться на точном знании.

— У каждого правила должно быть исключение. Неужели ради меня ты не можешь нарушить какое-то замшелое предписание?

— Не могу.

— Рюон, ты меня обижаешь.

— Открою небольшой секрет: я не исключаю возможности сделать политическую карьеру. В самом что ни на есть ближайшем будущем. А поскольку одно из положений моей предвыборной программы провозглашает попытку создания такой организации общества, при которой участники любого голосования были бы в состоянии самостоятельно представлять себе все реальные последствия принимаемых решений, я обязан неукоснительно придерживаться вытекающих из этого ограничений.

— И все же…

— Давай, закончим этот разговор, — вдруг резко сказал Рюон. Вэр, оглянувшись, увидел приблизившегося к ним Лонренка. Козач отводил взгляд, но по его напряженному виду угадывалось, что он прислушивается к их беседе.

— Да, Илвин, договорим в следующий раз, —

Вэр не мог отказать себе в удовольствии и не уколоть Лонренка, — в более благоприятной обстановке, когда нам никто не будет мешать.

Следующий удобный момент для задушевного разговора выпал нескоро. Забросив бесконечную выверку навигационных расчетов, Илвин несколько дней упорно занимался только одним делом — растолковывал Вэру странные упражнения.

На всю оставшуюся жизнь, наверное, Вэр сохранит в памяти: час до подъема, но врывается фыркающий Илвин, обвешивает его датчиками-присосками, и начинается «разминка» — интеллектуальные игры и отсчет времени, ориентировка с завязанными глазами, декламация и подсчет сказанных слов… Множество упражнений на самоконтроль, простых и сложных, выполняемых в жесткой последовательности. Сразу после завтрака — вновь тренировка. Илвиновские присоски постоянно регистрируют степень проявляемой Вэром старательности. Вершина занятий — немногие часы, когда звездолет, совершая очередной надпространственный прыжок, окутывался покрывалом нереальности. Тогда Илвин, выполняющий какую-то свою очень важную и секретную программу научных исследований на самом себе, не имел возможности лично наблюдать за Вэром, но его записывающая аппаратура не позволяла координатору расслабляться.

В Содружестве каждый человек фактически постоянно совершенствовал свои умения и знания, но учеба на звездолете — непреложный закон. Какого-либо расписания занятий не существовало, все отдавали им почти все свободное от основных обязанностей время. В юности Вэр много и интенсивно учился, но никогда у него не было такого строгого и бескомпромиссного наставника. Малейшее отступление от его предписаний влекло чуть ли не смертельную обиду Илвина, а стоило начать извиняться за допущенную небрежность — так лился новый поток упреков.

Одно время Вэр начал сильно уставать. Мозг, казалось, стал самопроизвольно отключаться, и он часто, словно очнувшись, констатировал, что вот уже который час сидит просто так, без дела, и не может вспомнить, чем он был занят. Но неприятнее оказалось иное.

Странные грезы все полнее захватывали его. Каждую ночь ему снилась Лара, а днем, наяву, он, на короткий миг оставшись в одиночестве, тут же представлял, как она входит, обращается к нему, и легкое дуновение колышет прядь ее волос. Видения были настолько реальны, что Вэр, забывшись, лишь в последнее мгновение удерживался от вопроса.

Закрывая глаза, он как мозаику из мельчайших деталей восстанавливал в памяти их короткие встречи. На эти воспоминания он невольно накладывал более ранние эпизоды своей жизни. Представляя Лару в иных условиях, гадал, как бы она поступила в том или ином случае. И обжигали непроизвольные мысли, которые он, стыдясь, прятал обратно в глубины подсознания.

Вэр был воспитан на убеждении, что человек должен всецело контролировать свои чувственные порывы. Настоящая близость между людьми, учили его, возникает только в том случае, если они сроднились интеллектуально. И только тогда, как великий дар богов и главная удача твоей жизни, может появиться любовь — вершина душевных переживаний. А что общего у него с Ларой? Несколько встреч, немного слов — и все в прошлом. Он здесь. Она далеко, рядом с Марком. Вряд ли они увидятся вновь. И если случится невозможное, и их встреча все же когда-то произойдет — что они смогут сказать друг другу, что выделит их двоих из огромного множества других людей?