Магия скорбит
Шрифт:
— Какого она роста? — спросил Рафаэль.
— На два дюйма выше меня.
— Наверное, это она. Я бы попал куда выше.
Мы разглядывали пятно.
— Разозлилась, наверное, — сказала я.
— И еще как.
— Не любовное послание.
Рафаэль кивнул:
— Цветы белые.
Я втянула воздух, сортируя запахи пыльцы: едва заметный след белых лилий, легкий аромат гвоздики, сладкий запах львиного зева, сухость перекати-поля…
— Выражение сочувствия, — сказали мы одновременно.
Я присела над кучкой стеблей и стала перебирать ее.
Клиника «Яркий свет», Колледж Чудотворцев Атланты.
Я открыла конверт и прочла вложенную открытку:
«Мои глубочайшие соболезнования. Бен Родни, ДМ, ДММ».
Доктор медицины, дипломированный медицинский маг.
Рафаэль нагнулся, постучал по открытке пальцем:
— Алекс был там пациентом, я знаю, что это такое. Когда они ничего не могут для тебя сделать, посылают тебе такой вот букет «Приведите свои дела в порядок».
— Она оказалась безнадежно больной?
— Похоже на то.
— Ну, хотя бы мы установили связь между ней и Алексом, — сказала я, глядя на открытку.
Мы осмотрели весь дом и в кабинете нашли ящик, набитый медицинскими записями. У Паучихи нашли болезнь Ниманна-Пика, тип «С». Прогрессирующее неизлечимое заболевание, поражающее селезенку, печень и мозг. Для нее стали трудными такие простые действия, как ходить или глотать. Начали слабеть зрение и слух, опустить или поднять глаза становилось невозможно. Вскоре ей предстояло оказаться узницей в собственном теле, а затем — смерть.
— Посмотри сюда, — позвал Рафаэль.
Я пошла за ним в библиотеку. Пол устилали открытые книги. Рафаэль поднял одну из них и прочел:
— …и Аид схватил Персефону и увез в своей колеснице в темное царство мертвых. Напрасно мать ее, щедрая Деметра, искала дочь повсюду. Одинокая, бродила по миру богиня урожая, одетая в рубище как простолюдинка, и в скорби своей забыла лелеять почву и взращивать всходы. Лишенные ее бесценных даров, увядали на стеблях цветы, деревья сбрасывали в трауре листву, и все, что было зеленым и живым, желтело и умирало. Пришла в мир зима, и возопили люди от голода. Даже золотые яблоки в саду Геры упали с обнажившихся ветвей священного дерева.
— Жизнеутверждающе. — Я посмотрела еще пару книг. — То же самое.
— А вот эта по-гречески. — Рафаэль поднял большой и пыльный том, показывая на страницу. Там было нарисовано яблоко.
— Значит, она одержима Аидом и яблоками. Что мы знаем про эти яблоки?
— Вот тут про одно из них, — ответил Рафаэль. — «Эриду, богиню раздора, единственную среди богинь не пригласили на свадьбу. Затаив злобу, снедаемая жаждой мести, она взяла золотое яблоко, написала на нем „каллистри“, что означает „прекраснейшей“ и подбросила пирующим богам. Вот так и началась Троянская война…»
— Ага, ловкий был ход. Но нам это не по теме. — Я поискала у себя в книге. — А вот одиннадцатый подвиг Геракла. Добыть золотые яблоки бессмертия из сада Геры…
Я запнулась
— Яблоки бессмертия, — повторил он. — Есть о чем подумать.
Я постучала по книге пальцами:
— Итак, что нам известно? Паучиха Линн смертельно больна. Она одержима мыслью о яблоках бессмертия, считая, что они ее исцелят. Она для неизвестных целей держит в заложниках тень Алекса Дулоса. Алекс был жрецом Аида.
— Аид похитил Персефону, дочь Деметры, богини урожая, правящей временами года. Это сказалось на яблоках бессмертия из сада Геры. Похоже «на гипотезу шести шагов» — от любого факта до любого другого. — Рафаэль полистал свою книжку. — Вот тут говорится, что эти яблоки — пища богов. Они вместе с амброзией дают богам вечную юность и бессмертие. Как ты думаешь, что будет, если эта зараза их съест?
— Ничего хорошего.
Нам обоим в период вспышки случалось иметь дело с теми, кто хотел уподобиться богам. Мне до сих пор кошмары снятся. По лицу Рафаэля я видела, что ему тоже не хочется повторять этот опыт.
— Нам придется проникать в тот дом. — Да — Рафаэль был мрачен.
Дом, охраняемый гигантским псом ада, окруженный электрической изгородью и защищенный сильным охранным заклинанием, а в нем нас ждут три вампира, и пилотирует их женщина, одержимая яростью и страхом смерти.
Хорошо, что я Бабахалку взяла.
Мы стояли, прислонившись к джипу, на самом краю территории Цербера, ожидая, чтобы магия схлынула из мира. Стоящий рядом со мной Рафаэль все еще был погружен в книгу греческих мифов и читал, поигрывая ножиком, рассеянно подхватывая пальцами конец, указывающий вниз. Острие, рукоять, острие, рукоять. Садилось солнце, заливая оранжевой кровью бледное небо. Я втягивала вечерний воздух, поглаживая свое великанское оружие.
Быть профессионалом — значит лелеять свой страх. С ужасом ты борешься, пока не укротишь его и не заставишь себе служить. Он обостряет чувства и реакции и помогает остаться в живых. Но страх, каким бы ни был уже укрощенным, душу тебе грызет все равно. Я не хотела входить в дом, набитый вампирами. Я не хотела, чтобы мог пострадать Рафаэль.
Я страшно боролась с собой, чтобы не влюбиться в Рафаэля, но это все равно произошло, и теперь, когда я с ним, когда я проснулась возле него, я понимала, что у нас есть что-то, очень маленькое и хрупкое что-то, чтобы сохранить которое я готова была прорваться сквозь сотню вампиров.
— Ты моя Артемида, — сказал Рафаэль.
Я заморгала.
— Яростная, суровая и прекрасная охотница, вечно чистая и непорочная.
Суровая? Скорее, стервозная.
— С непорочностью как-то не очень.
Он наклонился ко мне, погладил меня сзади по шее, и я почувствовала прикосновение к коже его зубов. У меня все нервы заплясали, напряглись соски, медленный и голодный огонь загорелся внизу живота.
Сладко-соблазнительно зазвучал в ухе шепот Рафаэля:
— Никто нас не видит. На мили вокруг — ни души. А ты краснеешь. Вот тебе и непорочность.