Магнолия. 12 дней
Шрифт:
Я протянул листок развалившемуся в кресле комиссару-чекисту. Теперь уж точно понятно, что чекисту. Он смотрел на меня с легкой снисходительной небрежностью; интересно, заметил ли он в моем лице испуг, растерянность? Надеюсь, что не заметил. В любом случае хорошо, что я догадался сказать, что никогда стихов не писал. Надо же, словно в воду глядел.
– Да, еще то стихотвореньице, – покачал я головой, даже попытался усмехнуться. – Чего только не напишут. Бред какой-то.
– Как оно тебе? – Аксенов протянул руку и как бы нехотя взял у меня лист.
– Не знаю, по-моему, полнейшая чушь. И с литературной точки зрения
– Ты бы лучше мог? – с нескрываемым удовольствием подсек меня чекист.
– Да нет, я не по стихам. – Единственное, что мне оставалось, это не замечать ни его ехидства, ни подколок, а прикинуться полным чайником.
– К тому же это и не стихи даже, а так, неумело рифмованные строчки. – Мне казалось, что чем пренебрежительней я отзываюсь о стихотворении, тем успешнее отвожу от себя подозрение.
– Ладно тебе, Толь, я шучу, – беззлобно покачал головой развлекающийся Аксенов. – Жаль, что на машинке напечатано, по почерку мы автора сразу бы определили.
Я едва не выдохнул с облегчением, лишь в последний момент удержался. Рукописная версия, конечно, валялась где-то у меня в письменном столе, но сегодня, когда попаду домой, я непременно утоплю ее в унитазе. Если, конечно, сегодня я попаду домой.
– Значит, не знаешь, кто мог бы такое написать? Ты ведь наверняка дружишь с теми, кто стишки пописывает.
Все же что-то зловещее, какое-то потаенное второе дно таилось в его бесцветных глазах, в каждом произнесенном им слове.
Я пожал плечами.
– Нет, не знаю.
– Ну да ладно, мы сами разберемся. – Комиссар еще раз усмехнулся и убрал листок обратно в папку. – Найдем автора, если понадобится. – Он продолжал усмехаться, ни на секунду не переставал. Потом подался вперед, навис над столом, срезая разделяющее нас расстояние, протолкнул через него спертое алкогольное дыхание.
– Слушай, Толь, теперь серьезно. Помощь твоя нужна. – Напряжение, сковавшее тело, мозг, лишь усилилось, уплотнилось. Главное – не расслабляться, не пропустить не только его слова, но и интонацию, намек, подводный какой-нибудь камень, который, как теперь понятно, может запросто покорежить, пропороть острием брюхо. – Мы почему тебя выбрали. – Аксенов выдержал паузу, как бы давая время мне самому сообразить. Но я не сообразил. – Да потому что ты свой. Понимаешь, ты наш, свой, мужик, одним словом. Не то что это гнилье. Мы справки навели, людей порасспросили, они к тебе – и ребята, и девчонки – все хорошо относятся. Особенно девчонки. Некоторые, как мне показалось, не без придыхания. – Он усмехнулся, и свежий алкогольный осадок, перемешанный со вчерашним, застоявшимся, ударил мне в нос. Но я старался не принюхиваться. – Ты и выпить можешь, и телку окучить, как полагается, и в обиду себя не дашь, если надо, и втык можешь залепить. Ты мне меня самого в прошлом напоминаешь. Правда, я стихи не писал. – «Я и не пишу», – хотел напомнить я, но промолчал. – То есть я к тому, что у тебя еще и талант, который пестовать надо, развивать. Понимаешь?
Я кивнул. Я ничего не понимал, только стал привыкать к его близкому, разящему дыханию.
– Я к тому, что ты наш и ребята к тебе прислушиваются. Ты вообще хороший парень, Толь, свой в доску, с тобой легко.
– Спасибо, – только и нашелся, что сказать, я.
– Ну вот, а тут такое дело. – Он помолчал, и я понял, что сейчас
– Кого? – Я честно не понял. Я думал, он мне хочет предложить писать для институтского КВН, или перейти на комсомольскую работу, или, в конце концов, с какой-нибудь девчонкой его познакомить. Или что-нибудь подобное, скользкое, нечистое, нечистоплотное.
– Натуральную вражину. Мы на него давно уже материал собирали, он засветился пару раз, ну, и сейчас пора его прищучить. Знаешь кто?
Я покачал головой, я не знал.
– Заславский. – долбанул он меня по голове со всего размаху. Адреналиновая струя снова скакнула, ударила по сердцу, оно метнулось, забилось, спутывая удары.
– Ты же с ним вроде в корешах. – Комиссар наблюдал за моим ступором с нескрываемым ехидным удовольствием из глубины удобного кресла.
Мне потребовалось время, чтобы хоть как-то прийти в себя. Сколько времени – секунда, минута, – я не знал.
– Ромик. – наконец произнес я имя вражины. – Да нет. – Я даже постарался улыбнуться, хотя искренне улыбнуться не получилось. – Да нет, что вы. Он совершенно безобидный и. – Я попытался продолжить, попытался найти слова, – И безвредный, – нашел я лишь одно.
– Не скажи. – Аксенов покачал головой. – Вот посмотри. – Он снова открыл папку, достал оттуда конверт, метнул по столу, так в преферансе метают карты при раздаче. Я протянул руку, взял конверт со стола, открыл, достал нетолстую пачку, оказалось, фотографии, штук шесть-семь. На всех был изображен Ромик, вот он разговаривает с двумя ребятами, вот стоит с девушками, совершенно ничего криминального, а вот танцует с какими-то людьми, я никого не знаю, положили руки друг другу на плечи, лица у всех счастливые, возбужденные, у Ромика съехали на нос очки, рот приоткрыт, видимо, что-то кричит. Я его таким и не видел никогда, чтобы столько эмоций из него выплескивалось.
– Ну и что? – не понял я. – Что тут такого?
– А то, – слишком медленно, слишком разборчиво, чуть ли не по слогам выдавил из себя Аксенов, – что это он у синагоги вакханалию устраивает.
И вдруг до меня дошло. Два года назад, на втором курсе, на еврейскую Пасху Ромик вечером поехал на улицу Архипова. Там перед синагогой целая толпа собралась, несколько тысяч человек, мальчики, девочки, в основном чтобы познакомиться, – хорошие, симпатичные. Туда, кстати, не только евреи ездили, там много девчонок крутилось, и все радостные, веселые, расположенные к общению. Ромик тогда и меня звал, но я не поехал и его отговаривал. Мы все знали, что у синагоги институтский оперотряд дежурит и знакомые лица выискивает. Я его предупреждал, но он отмахнулся, мол, кто в десятитысячной толпе меня отыщет. Но вот отыскали, даже запечатлели.
– Да нет, Игорь Сергеевич, – перешел я на имя-отчество, – Заславский совершенно не религиозный, он вообще о таких вопросах не задумывается. Он технарь, программирование, транзисторы, диоды – это его. А теология, сотворение мира, исход из Египта совершенно не его тема.
– Да это и не важно, – из глубины кресла отчеканил Аксенов. – Дело-то не в его интересах. Раз он комсомолец, пребывание на религиозном празднике уже само по себе является достаточным поводом для исключения из института.