Magnum Opus

Сборник

Погожий летний день настолько контрастировал с сегодняшними событиями, что я почувствовал жгучий стыд и неловкость. Вокруг всё было слишком хорошо. Чуть ли не идиллически. Словно издёвка, насмешка. Настолько хорошо, что хотелось убавить солнце, чтобы так ярко не светило. Хотелось разогнать весело смеющихся загипсованных и перебинтованных мужичков, пациентов травматологии, которые на соседней лавочке раскинули картишки. Хотелось закрасить поляну с одуванчиками, которые своими жизнерадостно-желтыми головками вытянулись к небу.

Но

женщина ничего этого не видела и не слышала. Она была в своем горе. И мне почему-то мучительно было видеть, как страдает совершенно посторонний человек. Мы не были знакомы лично. По работе редко сталкивались, больница была многопрофильной, большой. Знали, конечно, кто есть кто, просто не были друг другу представлены. Я протянул ей ладонь:

– Николай.

– Валерия, – протянула руку она в ответ.

Её пальцы были тонкими и изящными, коротко подстриженные ногти, ни одного кольца. Я невольно ими залюбовался, хоть это было и неуместно в данной ситуации. Вспомнилась пианистка, с которой я так вчера и не познакомился, и охватила досада. Но ничего, я непременно её разыщу.

В следующий момент Валерия заплакала. Я, как, наверное, большинство мужчин, ненавидел женские слёзы. Ольга, пока мы были в браке, разводя сырость, умело мной манипулировала. До поры, конечно. А в этот миг во мне схлестнулись два чувства. Злость, но больше отголоском из прошлого, и сострадание. Последнее победило. Я подсел ближе и в попытке утешить погладил Леру по плечу. Она мне показалась такой хрупкой, как бабочка. В больнице, в рабочей обстановке, в белом халате, будто в броне, она была совершенно другой. Расправленные плечи, уверенный взгляд.

Не знаю, как повёл бы себя дальше, но, к её чести, она быстро взяла себя в руки. Вытерла слёзы и тихо спросила:

– Как считаете, она поправится?

Я ненавидел отвечать на подобный вопрос родным пациентов. Обещать благополучный исход я не мог никогда, ведь человеческий организм непредсказуем, как, впрочем, и течение болезни. Отделывался либо туманными общими фразами, либо, если родственники сильно наглели, посылал… домой. Но рядом сидела моя коллега и, видя, в каком она состоянии, нагрубить я не мог. И сказать правду – тоже. Поэтому решил вспомнить теорию:

– Вы же знаете, что повреждается и отходит только верхний слой кожи. Ростковый слой сохраняется. Кожный покров вполне может восстановиться.

– Я также знаю, что помимо кожи страдают и внутренние органы. А тело представляет собой одну сплошную раневую поверхность, что является удобными «воротами» для инфекции.

Я молчал. А что на это скажешь? Она, безусловно, права. А ещё умна. И тут она меня огорошила следующей

фразой.

– Я очень виновата перед Инной.

В недоумении разглядывая её, я ждал продолжения.

– Нельзя лечить «своих». Миллион раз нам об этом твердили. И профессора в институте, и кураторы в ординатуре. Кому угодно отдай пациента –

коллеге, преподавателю – только сам не берись! Ничего хорошего из этого никогда не получится!

– Но вы же сделали всё правильно. Ошибки в ваших действиях нет никакой – я читал историю болезни. Это непредсказуемое осложнение.

– Дело не в этом, – она грустно улыбнулась. – Просто в какой-то момент своей карьеры я возомнила себя Богом. Сочла, что уже достаточно проработала, что мне всё по плечу. А нельзя лечить «своих», Коля, понимаете, нельзя! – она покачала головой, и её глаза опять наполнились слезами.

У меня было такое ощущение, что душу мне драли когтями десяток ополоумевших кошек. Никогда не думал, что могу так проникнуться сочувствием к человеку, к пациенту, да и к ситуации в целом.

– Идите домой, Николай…

Она с усилием поднялась с лавочки, мне показалось, что даже немного пошатнулась, и пошла в сторону автомобильной стоянки. А я ещё сидел на улице какое-то время и думал о том, как мала и ничтожна человеческая жизнь, и о том, что далеко не всё в наших руках.

– Слушай, если бы тебе надо было найти человека, то с чего бы ты начал?

Роман оторвался от заполнения истории болезни и с любопытством посмотрел на меня. Я терпеливо ждал ответа, потому что от своей идеи найти пианистку так и не отказался. Вчера чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных впечатлений дня, я уселся дома за компьютер и принялся штудировать все известные музыкальные порталы. Мне важно было выяснить, что за произведение играла та девушка. Мотив я запомнил очень хорошо, пожалуй, смог бы наиграть. Но ничего похожего в сети не обнаружилось.

Мелодия настойчиво звучала в голове, и я был несколько растерян, поэтому не нашел ничего лучше, чем спросить совета у друга.

– Что за человек? – не сразу въехал Нестеров. Дежурство у Романа выдалось тяжелым. Как я понял из его доклада на пятиминутке, определенное время пришлось провести в реанимации с нашей вчерашней пациенткой.

– Женщина, – пояснил я.

– О-па! – ожил приятель. – Что за женщина? Имя есть?

– Не знаю. То есть, конечно, есть, – спохватился я. – Просто спросить не успел.

– Ладно. Где работает, чем занимается? Какого возраста? – продолжал сыпать вопросами друг.

– Где работает, чем занимается – не знаю. Возраст от 25 до 35… Наверное.

– В смысле, наверное?

– Я лица её не видел.

Роман расхохотался:

– А чем же она тебя привлекла тогда, если не лицом? Фигурой? Попой? Грудью?

– Она играла на рояле. Она пианистка, – пробормотал я, вспоминая красивые, изящные кисти, летающие по клавишам.

– Оставил бы ты эти мечты. Вот наша Дарья, медсестра, давно на тебя влюбленными глазами смотрит. Думаю, она готова быть для тебя хоть кем. И пианисткой, и арфисткой,