Магомет. Его жизнь и религиозное учение

Соловьев Владимир Сергеевич

Из этих четырех трое приняли христианство, между прочим, и свойственник Мухаммеда Барака, хотя это не мешало ему ожидать нового пророка для арабов и благосклонно отнестись к посланничеству Мухаммеда. Четвертый, Зейд, не нашел удовлетворения и в христианстве. Он вернулся в Мекку таким же чистым ханифом, каким и отправился в свои религиозные поиски. Мухаммед, по преданию, часто видал и слушал его около Каабы, проповедующего против идолопоклонства во имя чистой веры Авраамовой. “Клянусь тем, в чьих руках жизнь моя, я один из вас всех держусь религии Авраамовой”. Но он при этом чистосердечно признавал недостаточность своей отрицательной проповеди и прибавлял: “О Аллах! если бы я только знал, какой образ поклонения угоден тебе, я сейчас бы принял его; но я этого не знаю”. Предприняв новое путешествие в Сирию, Зейд на обратном пути узнал о выступлении Мухаммеда с проповедью и спешил в Мекку, чтобы разузнать, в чем дело, но на границе Хиджаза был убит разбойниками. Свои религиозные взгляды Зейд выражал не только в беседах, но и в стихотворениях, сохраненных арабскими историками; он обличал в этих стихах ложь идолопоклонства и проповедовал единого, праведного и милосердного Бога. Мухаммед очень высоко ценил его и однажды сказал (по преданию),

что в день Великого Собрания (то есть на Страшном Суде) Зейд Ибн-Амр один составит целую церковь.

Глава IV. Поручение проповедовать

Мухаммеду минуло сорок лет. Личная жизнь его была все время вполне благополучна. Жена его Хадиджа, обладавшая, как видно, необычайными силами духовными и телесными, пользовалась, несмотря на свои лета,всей прежней его привязанностью. Старшая дочь его была уже замужем, вторая помолвлена, а отсутствие мужского потомства было возмещено усыновлением двух молодых людей, безгранично ему преданных; это были: Али, сын его дяди и покровителя Абу-Талиба, и Зейд Ибн-Харис, невольник христианского происхождения, которому он дал свободу, а потом и усыновил. Все близкие любили Мухаммеда, сограждане уважали его за честность и благочестие; богатство жены избавляло его от материальных забот, и он мог бы жить спокойно и счастливо, если бы не заговорило в нем его религиозное призвание. По преданию, еще в первой молодости он ежегодно уходил на месяц в пустынные горы Хира, недалеко от Мекки, и там отдавался уединенным размышлениям. Его ум перерабатывал и усваивал себе те духовные влияния, которые он в обычной жизни получал от евреев, христиан и ханифов. В нем вырастало и укреплялось сознание, что боги его народа суть бездушные и бессильные идолы, а что истинный Бог один над всеми и для всех, что этот Бог, Которого некогда в этой самой Мекке исповедовал праотец Авраам, открывал потом свою истину и свою волю разным народам через разных пророков, но что арабы не знали Его потому, что забыли веру Авраамову и не являлось среди них посланника Божия, который напомнил бы им и восстановил ее. После того как Мухаммед внутренне убедился в теоретической истине единобожия, для него оставались неразрешенными два практические жизненные вопроса: 1) что должен он делать, чтобы угодить единому, истинному Богу, как или чем он должен служить Ему? и 2) как помочь арабам, погрязшим в заблуждении? Оба эти вопроса разрешались одним и тем же словом: проповедь; но Мухаммед эль-Амин был только честный арабский купец, ничего не знавший об автономной нравственности и категорическом императиве. Уверовавши в живого Бога, он относился и к Нему так же, как, будучи приказчиком, относился к своим хозяевам. Проповедование людям истинной веры было делом Божиим, которое Аллах поручал своим избранникам, как хозяин поручает доверенному приказчику доставить свой караван по назначению. Мухаммед не мог брать на себя дела Божия, пока оно не было ему поручено самим Богом. И вот, с неудовлетворенным нравственным стремлением и неутоленной жаждой религиозного дела, тоскливо бродил он в пустынных ущельях Хира.

В месяц Рамадан 610 (а может быть, 612) года, во время своего ежегодного отшельничества, зашел он в пещеру и, утомленный долгими и бесплодными размышлениями, лег и заснул. То, что произошло с ним в эту ночь в пещере, было потом разукрашено всяческими легендами; но вот его собственный простой рассказ, сохраненный в одном из преданий и отчасти засвидетельствованный Кораном. “Вдруг я почувствовал во сне, что кто-то приблизился ко мне и сказал: читай!. Я отвечал: нет! Тогда тот сдавил меня так, что я думал, что умираю, и повторил: читай! Я опять отказался, и опять явившийся сдавил меня, и я услышал слова: “Читай во имя Господа твоего, который созидает – созидает человека из кровяного сгустка. Читай: Господь твой – Он милосердный – дает знать через писчую трость, дает знать человеку то, чего он не знал” (Сура XCVI, 1 – 5). Когда я это прочел, явление отступило от меня, и я проснулся. И я чувствовал, что эти слова, написаны в сердце моем”.

Мухаммед вернулся домой вне себя. Хадиджа с полным вниманием и доверием выслушала его рассказ, а родственник ее, Варака, которого она позвала по этому случаю, сказал: “Если это правда, Хадиджа, то значит на него сошел великий Намус, сходивший некогда на Моисея, и тогда значит он пророк нашего народа” [6] .

После этого с Мухаммедом несколько недель не было ничего особенного, но он, видимо, чего-то ждал, ибо снова отправился в пустыню ранее обычного срока. Пробродив понапрасну в горах, он впал в страшное томление и готов был броситься с высокой скалы, чтобы избавиться от давившей его тоски. Тут вдруг какое-то чудесное сияние озарило его, и он почувствовал полную уверенность и спокойствие в душе. Но тело его изнемогало, и он вернулся домой в сильной лихорадке. Он удалился в садовую беседку и, попросивши, чтобы его завернули в плащ, лег на пол и тут в сильном нервном припадке (по ходячему мнению – эпилептическом) услышал следующие слова: “Ты, завернутый в плащ! Вставай! Проповедуй! Господа твоего, прославляй Его! Одежды твои – очисти их! Нечистоты – избегай ее! Не будь добр из своекорыстия – и Господа твоего – крепко держись Его!” (Сура LXXIV, 1 – 7).

6

От сближения этого “Намус” с греческим Nomos (в смысле олицетворения божественного закона ), по-видимому, приходится отказаться. На самом деле это есть, по всей вероятности, термин из языка и религии халдейских сабиев или мандеев, обозначающий особое проявление Духа Божия. См. исследование Бранта о мандейской религии. – Авт.

После этого второго откровения Мухаммед более не колебался признать себя посланником Божиим и принять поручение свыше – проповедовать арабам истинную веру и обличать их заблуждения.

Эти два первые откровения важны не по своему содержанию, которое очень общо

и бедно, а потому, что в них обнаружилась для Мухаммеда особая личная связь его с Богом, установился факт его посланничества. А раз этот факт был для него вне сомнения, то впоследствии всякий прилив вдохновения, всякое внутреннее побуждение к религиозной проповеди, хотя и не сопровождавшееся никакими особенными явлениями в области внешних чувств и телесной жизни, Мухаммед мог совершенно искренно и добросовестно принимать за божественное внушение. А что те первые явления не были измышлены Мухаммедом, а произошли действительно, это доказывается, во-первых, произведенным ими действием, а во-вторых, простотой и реальностью в рассказе Мухаммеда. “Если бы он был шарлатаном, – справедливо замечает Август Мюллер, – то он не преминул бы сочинить побольше ярких и определенных описаний происшедшего с ним явления, говорил бы о каком-нибудь ангеле с крыльями и т. д.”. Между тем не только непосредственно после своих припадков, но и впоследствии, вспоминая о них и настаивая на их истинности ввиду враждебного отношения к его проповеди со стороны корейшитов, по поводу нового посетившего его видения, Мухаммед не уснащает факта никакими живописными подробностями. Вот как он говорит о нем в Суре LIII (следую немецкому переводу помянутого ученого): “Воистину то было небесное откровение. Он сам научил земляка вашего. Он, сильный крепостью, Он, могучий. Тогда встал Он, как был Он, на небе небес. Потом сходил он ближе и ближе, пока не сошел на два выстрела из лука или еще ближе. И открыл он слуге своему откровение, – не солгало сердце, что видел он. Или вы теперь спорите, что видел он? Уже видел он Его однажды нисходящим – у дерева в конце сада – там сад отдохновения – тогда дерево было покрыто листвою – не уклонялся в сторону и не отвращался глаз его (то есть Мухаммеда) – воистину из чудес Господа своего величайшее увидел он”.

Глава V. Сущность ислама. – Вера Аврамова. – Отношение к другим монотеистическим религиям

Хотя Мухаммед придавал важность и чувственным явлениям, сопровождавшим получение им божественного откровения, – существенным для него было, конечно, самое это откровение, то есть Коран. Коран, собственно, значит чтение; но это чтение было первоначально внутренним, сердечным восприятием божественных глаголов, которые Мухаммед затем (иногда несколько времени спустя) произносил вслух и диктовал своим близким. Хотя Коран с самого начала представляется Мухаммедом как книга, но эта книга не похожа на обыкновенные писания – дело рук человеческих; она существует на небе и оттуда сообщена пророку: “Воистину Твой Бог Властитель, Милосердный. Эта книга воистину идет от Владыки миров. Верный дух принес ее с неба. Он положил ее на сердце тебе, чтобы ты был посланником. Она изложена по-арабски, и слог ее чист. Книги священные и древние упоминают о ней”(Сура XXVI, 191-196).

Такова форма откровения по Мухаммеду. В чем же он полагал самую сущность и главное содержание истинной религии?

“Скажи тем, которые станут спорить с тобою: я отдал сердце мое Богу, также и те, что следуют за мною” (Сура III, 18).

“Скажи им: или мне искать другого покровителя, кроме Бога? Он сотворил небо и землю. Он питает и не питается. Я получил приказание – первый (из арабов) – обратиться к исламу и не давать равного Всевышнему” (Сура VI, 14).

“Авраам сказал отцу своему Азару: воздам ли изваяниям поклонение, подобающее единому Богу? Ты и народ твой во мраке глубоком. Мы показали Аврааму славу неба и земли, чтобы сделать веру его непоколебимой. Когда ночь осенила его, он увидел звезду и воскликнул: вот мой Бог! Но звезда исчезла, и он сказал: я не люблю того, что исчезает. Увидев восходящую луну, он сказал: вот мой Бог! Но когда луна зашла, он прибавил: если бы Господь не просветил меня, я был бы в заблуждении. Когда солнце появилось на востоке, он воскликнул: вот это мой Бог – он больше других! Но когда солнце закатилось, он продолжал: народ мой! Я не причастен поклонению вашим божествам, я поднимаю чело мое к Создателю неба и земли; почитайте Его единого; я не с теми, что причисляют богов к Богу” (там же, 74 – 79).

“Они приравняли джиннов Богу, а те лишь создания Его. Они приписывают Ему детей в невежестве своем. Хвала Богу, далече от него такое богохульство”(там же, 100).

“Если они откажутся верить учению твоему, скажи им: мне довольно и одного Бога. Нет Бога, кроме Него; на Него возложил я все доверие свое. Он – владыка верховного престола” (Сура IX, 130).

“Если вы будете неверны, то Бог все-таки останется Владыкою неба и земли. Он богат, и хвала Его в Нем Самом” (Сура IV).

“Помните вы царя, который спорил с Авраамом о Боге, давшем царство? Мой Бог, – сказал Авраам, – Тот, который дает жизнь и смерть. – Это я, – отвечал нечестивец, – даю жизнь и смерть. – Но мой Бог, – прибавил Авраам, – поднимает солнце с востока, – подними его с запада! – Неверный остался в смущении, ибо Всемогущий не просвещает развратных” (Сура II, 260).

“Бог низводит дождь с небес, и сухая земля становится плодородною, – не знак ли это для понимающих?” (Сура XVI, 67).

“Если бы во Вселенной было много богов, ее разрушение было бы близко” (Сура XXI, 11).

“Мы внушили тебе принять веру Авраама, который был благочестив и не принадлежал к идолопоклонникам” (Сура XVI, 124).

“Он начало и конец, Он явный и сокрытый, знание Его обнимает все существующее” (Сура LVII, 3).

Хотя Бог является Мухаммеду преимущественно со стороны своего бесконечного величия как Бог силы, как всемогущий Вседержитель, этим не устраняются и другие существенные для религии стороны в понятии Божества. В VI Суре Аллах называется Богом истины, а в XVII читаем: “Призывайте Бога или призывайте Милосердного: эти два имени одинаково прекрасны”. С чувством подавляющего величия Божия у Мухаммеда соединялось ясное понятие о нравственном характере Божества, о Его правде и милосердии. Свою проповедь он начинает: “Во имя Бога милосердного, милостивого” (бисм Иллах эр-рахман эр-рахим), и первая вступительная Сура есть чисто библейское славословие: “Хвала Богу, Владыке миров, милосердному, милостивому, царю Судного дня. Поклоняемся Тебе, Господи, и молим Тебя о помощи. Направь нас на стезю спасения, на стезю тех, кому Ты умножил благодеяния Твои, кто не заслужил гнева Твоего и сохранился от заблуждения”.