Магония
Шрифт:
Каждое утро я горстями глотаю таблетки, хотя никто понятия не имеет, чем же я на самом деле больна. Я особенная, как… Как что?
Особенная, как анализы крови, тесты и штуковины, что суют мне в горло. Особенная, как МРТ, рентген, сонограммы и мазки – и всё равно никакого определённого диагноза.
Особенная, как будто моя болезнь стоит на сцене в смокинге, громко горланя попсовую песенку, и припев там что-то вроде: «Детка, ты для меня единственная». И вот болезнь стоит там и ждёт, что я перестану сопротивляться и брошусь в её объятия.
Особенная…
Думаете, я преувеличиваю? Нет. Моя болезнь такая особенная, что её назвали «Синдромом Азырэй».
В честь меня, Азы Рэй Бойл.
И это ужасно. Я не хочу двойника в виде болячки, не хочу некоего странного подобия бессмертия, ибо студенты-медики теперь лет сто будут склонять моё имя. Но публикуя статью в научном журнале, моего мнения как-то не спросили. Иначе я бы отказалась. Я бы лучше сама обозвала свою болезнь. Например, «Хреновиной». Или, может, выбрала бы какое-нибудь уродливое имечко вроде Элмера или Клайва.
Ни на одну из упомянутых тем – смерть, угасание – мне трепаться не хочется. Я не в депрессии. Я в полной жопе. Я в ней столько, сколько себя помню. Ни одного периода в моей жизни, когда я не была бы в жопе.
Да. Я имею право так выражаться, если мне хочется, и выражаюсь. Мне хочется сквернословить. Это я в этом теле, в ловушке, рычу, бьюсь и не могу выкарабкаться, спасибо. Давайте не будем рассуждать о том, чего не в силах исправить. Я – отредактированная версия настоящей живой девушки, или, по крайней мере, так я говорю, когда желаю сказать вам кое-что, о чём на самом деле не хочу говорить, но должна это озвучить поскорее, дабы мы могли перейти к теме получше.
Ага, я в курсе, что неважно выгляжу. Нет, вы не обязаны изображать заинтересованность. Я знаю, вам жаль, что вы не в силах помочь. Да, вы не в силах. Полагаю, вы и правда хороший человек, но в самом-то деле! С незнакомцами я готова говорить о чём угодно, кроме моей болезни.
Хотите фактов? Подробностей о Клайве/Элмере/Хреновине/Синдроме Азырэй? В комнатах, где я нахожусь, не должно быть пыли. Так было почти всегда. Родилась я здоровой и теоретически совершенной. А спустя год мои лёгкие ни с того ни с сего вдруг перестали усваивать воздух.
Однажды утром мама зашла ко мне в комнату и увидела, что у меня припадок. Но так как моя мама – это моя мама, она не растерялась и дышала за меня, «рот в рот». Поддерживала во мне жизнь, пока меня не довезли до больницы. А там уже другие так же – с трудом – не давали мне уйти, подключив к аппарату искусственного дыхания. Они накачивали меня лекарствами и делали всё возможное, чтобы уменьшить содержание кислорода в воздухе. Стало немного лучше.
То есть, конечно, много – я ведь ещё здесь. Но недостаточно. На начальном этапе я целую вечность провела в коконе из стерильного пластика и трубок. Теперь вся моя жизнь состоит из открывания глаз не там, где я засыпала, лапанья медиков, красно-белых мигающих ламп и вопящих сирен. И с этим приходится просто смириться, если ты счастливица, живущая с Клайвом.
Выгляжу я странно, и внутреннее устройство у меня
Любые существующие медикаментозные проблемы с сознанием? У меня их нет. Я не просыпаюсь, охваченная паникой из-за приближения Апокалипсиса, и не чувствую острой необходимости откусить себе пальцы или упиться до состояния комы. По большому счету иметь мозг, который в основном повинуется твоим инструкциям, – это вам не хухры-мухры.
А так я – Аза-экспонат. Выставка диковинок ходячая. (Всё, чего я хочу – только лишь этого! – быть выставкой человеческих неудач, желательно близ города, в котором живу. И чтобы стенды полнились разочарованиями, а каждый огромный экспонат представлял собой крах и провал. Чтоб никакого «О-боже-нас-ждёт-удивительное-будущее». Никаких летающих автомобилей, похожих на изогнутую гусеницу-землемера.)
Я стараюсь не зацикливаться на своей болезни, но она бывает крайне навязчива. Особенно когда очередной приступ лишает меня дыхания, заставляет рухнуть на пол, дёргаясь и сипя, словно нечто вытащенное со дна озера. Иногда мне хочется вернуться на то самое дно и начать всё с начала. Где-нибудь ещё. Кем-нибудь другим.
Тайком – ну, почти тайком, потому как порой я говорю об этом вслух и громко – я думаю, что не должна была родиться человеком. Ибо не функционирую должным образом.
И теперь мне почти шестнадцать. Исполнится через неделю.
Школьная медсестра: Ты чудо! Наше чудо!
Аза Рэй Бойл: (звуки рвоты).
Раз уж я всё ещё жива, то подумываю устроить вечеринку. Это что-то из заморочек шестнадцатилеток. Ещё б, такая дата! Всё меняется, и вдруг ты – центр Вселенной и стоишь в розовом платьице, и целуешься с симпатичным парнем или выделываешь кульбиты на танцполе.
Уточняю: так бывает в кино. А в жизни? Понятия не имею, как в жизни. Не особо-то хочется задумываться.
Кого я приглашу? Всех! Кроме людей, которые мне не нравятся. У меня хватает знакомых, чтобы смело объединить их в группу под громким названием «все», но симпатичны мне из них всего-то человек пять-шесть. Можно позвать врачей, тогда группа значительно увеличится. Пару дней назад я сказала об этом родителям, и теперь, учитывая мой сомнительный настрой, они все в раздумьях. Собственно, они всегда такие, при сложившихся-то обстоятельствах.
Но ответьте-ка: а было бы хуже, окажись я идеальной? Мои изъяны делают меня не такой плаксой.
Никто не любит дни рождения. Все в доме нервничают. Даже растения. Есть у нас один цветок, который чуть что – сворачивается. В моей комнате ему стоять нельзя, но я порой навещаю его, касаюсь листьев и смотрю, как они съеживаются. Вот и теперь – свернулись в тугие свитки, мол, шурши отсюда к чертям, оставь нас в покое.
Ну вы поняли?
Шурши? (Ха-ха, какая смешная шутка).
Средняя школа. Первый звонок. Прогуливаюсь по центральному коридору мимо миллиарда шкафчиков. Опоздала на занятия. Оправдания нет. Ну кроме одного – моего извечного.