Махавира
Шрифт:
В аптеке были куплены презервативы. Я положил зеркало на пол у стены и разоделся догола. Нетрудно представил, как интенсивно занимаюсь любовью с очаровательною девушкой. Впервые натянул резинку. В зеркале была видна нижняя половина тела, всё смотрелось вполне неплохо, я не был уж таким дьявольски худым, как некоторые находили. И длинный член со сдавливающим презервативом на фоне длинных ног со стороны выглядел вполне пропорционально и не уродски. А стоило мне опустить голову, как всё портилось от моих прыщей. Проливающий свет из окна непрерывно падал на верхнюю часть шеи, там выступали волнистые бугры от глубокоподкожного обширного акне, доходящим до областей за ушами. И на лице больные всмысле не дотронуться. Я знал, что девяносто девять процентов времени люди смотрят на лицо и процент на тело, а зря. Я решил попробовать помастурбировать на образ Урсулы в презервативе, экранчиков не было, приходилось запоминать всё лишь в компьютерных интернет-классах академии. Мне не понравился оргазм в этом изделии, но само
Я любил мазать руки кремом. У меня был один из овечьего молока, запах просто огонь. Другой с вытяжкой личи и маслом ши. Смешивал их и нюхал и мазал, такой нежно-вкрадчивый аромат.
Всё более ясно у меня проявлялась апатия, аффективная вязкость мысли, многословие, истерическое сужение круга интересов и критики, дневная сонливость, значительная трудность выговора некоторых слов.
Я не мог поверить, как Федя и Петя умудрялись сдавать экзамены, даже на заочке. Они были полными кретинами. Я только здоровался за руку с ними, ни больше ни меньше. Мне всё больше и больше нравилось, когда что-то неправильно. Я свидетельствовал людей: они копировали друг друга, всё всегда было по заданному поведенческому шаблону. Это был как круг одних и тех же действий. Кажется, что действия снаружи довольно различны, но глубоко внутри они одинаковы. Мне как раз надоело слушать Пласебов и прочих им похожих. Эдик преподнёс мне великой дар: архивы пранков: несколько сотен записей, а жертвы: по пальцам пересчитать. Эти люди – жертвы телефонных дониманий под запись, они стали двуликими богами. Я придавал одинаково количество значимости, как жертве, так и звонящему пранкеру. Некоторые записи были просто высочайшими пиками Эвереста – насколько открывалось в межкультурном диалоге истинное, подлинное лицо человечества. Я всегда смеялся, что если эти все записи раздать соседям жертв. Покидать по ящикам. На людях-то ого-го, а дома с заглушками звука эге-гей.
И тот обычный и незабываемый день: я сидел в зале пока бабки не было, смотрел Эйуан. Подборка суперрокклипов, тогда каждая группа была крутой из-за дефицита источников. В тот день я заметил, что одна горящая песня исчезла из видеоряда. Я понял, чтобы всегда быть на виду у клиента нужно постоянно вкидывать гривны для оплаты источников звука. Если ты не внёс плату своевременно, про тебя забывают до следующего транша. И сразу другие занимают это место. Уверенно выигрывает больше всего внимания тот, кто больше вложил за скорый выход в свет. Чтобы оставаться на плаву или на виду и на слуху необходимо постоянно вносить деньги. А чем чаще кто-то мелькал в уме, тем больше он отбирал от твоего рассудка, делал тебя всё более недостойным в собственных глазах.
Эти телефонные диалоги подлили масла в огонь озарения. Особенным искусством было задобрить жертву и выманить ценную информацию. Так вокруг жертв медленно формировались целые предания: у кого внучка в какой детсад ходит, сколько весила заведующая, которая жрала взятки, когда её накрыли и тут же отпустили, женщина же, заведующая детсадом. Вопреки здравому смыслу моим любимым героем был Японский Дед, а также голоса легендарных пацанов, кто максимально вежливо и корректно с ним общались. Эти люди, кто звонил Японскому Деду и были настоящими мастерами и свободно вели беседу тоже с мастером. Японский Дед был просто оторванным от объективной реальности, он не осознавал что ему говорили, что он отвечал.
Эти диалоги великих мастеров я слушал в наушниках перед сном. Переслушивал особенно благоухающие моменты неистовства Японца. Потом эти парни, кто названивали Японскому Деду несколько лет, и за эти года ни одна из сторон не смогла реально одержать верх. Два мастера, как бы ни тщились: у них никогда не получится подловить один другого. Ни победы, ни поражения, нети-нети, ни то ни другое, любое, середина, центр, безвыборность.
Я никогда не думал, что сказать или написать другому. И не жаль, что всё обычно получалось именно так, бездумно, неуклюже, расшатано. Постоянно что-то расшатывало, не давало достичь скользящей симметрии. Нет выбора: в центре круга или вне, я всё равно свидетельствовал. Мне нравилось разглядывать лица. Я традиционно предпочитал изображения с чем-нибудь человеческим. Мне очень были по вкусу женские лица и тела непопулярных малых европейских народов: скандинавки. У них челюсть нордическая, жёско выдаётся, мощная челюсть, чтобы перкусывать мужчин в одном месте. Так приятно было смотреть на них, потому что они жили тихо, никого не трогали, ни себе ни мешали, ни другим. Голландки очень высокие и от этого они были красивые, даже если лицо не очень. Я не мог представить, не мог вообразить, как могли общаться между собой немочка и русская. Это два галактических полюса. Они неспособны стать подружками, а если и станут, то криводушными. Немка всегда будет завидовать русской спонтанной красоте, а русская немецкой безошибочной продуманной простоте и прямоте.
Я пришёл на репетицию грустный. Оставалось ещё много дней, которые стоило провести впустую. Я не собирался никуда
Большевик был небольшого роста, возможно поэтому у него также не получалось с девушками, как и у меня из-за россыпи угрей. Но он был очень сильно начитан, цитировал русских классиков, особенно меня трогало когда он декламировал прозу несравненного гения слова Никиты Капернаумова. Эти строчки были цветочным нектаром для услады слуха. Никита являлся широко признанным Боддхисаттвой, и он был совершенно спонтанен, как и полагает истинному мастеру. В одной из его выдержек мне на котелок свалился самый величайший коан, до которого мог долететь современный разум: кончить без рук. Откликом было бездонное молчание, но я продолжал, предавался размышлениям. Я хотел, чтобы Эдик откровенно рассказал про свою жену, но было очень явно, как он её берёг и лелеял, скрывал единственную и неповторимую избранницу сердца от постороннего мужского запаха или даже намёка на него. Эдик знал, что я был совершенно безумен и неукоснительно соблюдал осмотрительность, скрытничал, вяло отвечал на вопросы. Он просто слушал всё, что я выплёскивал из своих заполненных духовных пустот.
Я продолжал напрасно думать над Коаном: как кончить без рук и параллельно с углублением активнее овладевал французским, за несколько месяцев уверенно преодолел начальный уровень. Это был уродски елейный язык с каким-то нелепо усложнённым произношением. До какой степени тяжести докатились те люди, что додумались сочинять слова с буквами через нос. И ещё песни умудрялись петь через нос. У меня были все соматические признаки такого звоночка от вялотекущей шизофрении, как искажение сексуальной воли. Большевик на перекурах между парами охотно рассказывал, как занимались любовью его знакомые при очередной попойке. Он преподносил это со смехом и иронией, но я ему не верил ни грамма, он завидовал тем героям своих пережитых сборищ, где все выпивали, а парни грезили о пьяненькой легковхожей девчуле.
Я предавался мечтаниям, как какая-нибудь мокрая большая сука из моей группы вдруг ко мне прыг. Это были моменты ненужного, но проходящего внутреннего разделения: реальность одна: никто никому не нужен, а я думал наоборот; о себе думал одно, а про остальных другое. Утрата уникальной целостности, излишний отход от центра.
Состоялся день памятной встречи пранкеров и Японского Деда: это важнейшее событие для нашей немногочисленной, но колоритной субкультуры юных любителей телефонных бесед во всех жанрах: боевик, кибертехно. Одними из самых нектарных тем были звонки гопникам. До чего же это были примитивные создания: они все неизменно отвечали защитною агрессией, смешанной со страхом, чем сильнее быдло трусило, тем оно громче гавкало. Известные мастера даже добивались, чтобы праведные жертвы приезжали в другие города и вставали под взломанной уличной камерой. Мастер клал трубку, а тот бешеный остолоп метнул сотовый в стенку и чуть ли не раздирал на себе кепочку когда реально осознал, что облапошили с адресом. Так вот встреча с Японским Дедом закончилась просто изумительно: он пригласил их войти в квартиру, как если они были его детьми. Весёлые парни наделали фоток Японца держащим трубку, прямо при них ему звонили другие пранкеры, но дед при высокопоставленных гостях не особо лютовал. Японский Дед дал мне прозрение. Он надсаждался в проклятиях и оскорблениях звонящего, ибо в глубине понимал, что только так ему будут снова звонить, уделять живое внимание хотя бы так, когда родные внуки уже считай тайно похоронили при жизни.
Мой всегдашний студенческий распорядок: подъём в 12 с копейками. Я растягивал могильный сон максимально долго, лучше побыстрее перекушу и замажу прыщи, зато подольше посплю. К обеду в академию, вечером домой, ужинал и сразу падал дрыхнуть, продирал глаза, шёл лежать в ванне, гонял кружки крепкого чая с большим количеством сахара. Перед сном внимательный просмотр комедии ровно в 22:00. До двух лежал слушал пранки и иногда готовился по учебникам.
Мой одногруппник – сын полковника всегда отвечал, что не готов. В нашей группе были две сочные девки: дочки мажоров, все из себя. Они почему-то считали таких, как я полными ничтожествами. Я же был бюджетник, а для них главное, что снаружи. Но у одной было такое довольно массивное, но при этом органичное и пропорциональное тело. Такие здоровые упругие ляжки и задница гармонична с ногами. Она была ростом почти с меня. Парень у неё был типа спортсмен-профессионал. Она даже кольцо обручальное носила, хотя они не расписывались. Такая девушка и если она голая, если она с тобой и для тебя, то это два человека, при этом она делала все первые шаги. Но у таких, как она, да и у всех девушек нет извращения воли, а есть только тело, как главный актив и есть выгодные предложения, только выбирать ей, где больше перепадёт. Разведённые родители таких нежных трогательных канареечек с младенчества не разрешали им якшаться с молчаливым, замкнутым лошьём вроде меня. Что я мог ей преподнести, у меня уже не было даже самого себя.