Махно. Полковая казна
Шрифт:
Такого великолепия я никогда не видел. Наверное, с полчаса, я ходил по этой комнате, и с интересом все разглядывал. Затем, забравшись в ванну, я погрузился в тёплую воду и ощутил себя на «седьмом небе». Это было истинное блаженство. Помывшись, я ополоснулся чистой водой, насухо вытерся, и оделся в новую одежду. Одежда была, конечно, не новая, но чистая и отглаженная. Рубашка, брюки, носки и парусиновые штиблеты. Я посмотрел в огромное зеркало. Оттуда на меня смотрел худющий парнишка, с впалыми глазами и с торчащими в разные стороны волосами. Я взял расческу и попытался причесать непослушные длинные, темные волосы. С трудом, но мне это удалось.
Вышел я из ванны, как «новая копеечка».
– Совсем другое дело, – сказала Марта, – А то я уж подумала, что дьяволёнка, или чертенка подобрали
Она была родом из Германии. Симпатичная, в меру упитанная фрау, лет двадцати пяти. Записалась добровольцем в «протестантскую благотворительную организацию Германии» в 1931 году, и сразу же уехала в нейтральную Швейцарию. Там она записалась добровольцем в Международный «Красный крест» и таким образом оказалась в СССР. Была она приветлива и добродушна. Следила за порядком в особняке, закупала продукты, вернее принимала те продукты, которые доставляли курьеры из торгсина, и давала распоряжения кухарке.
Маккольм строго запретил мне покидать особняк, и я целыми днями изучал его помещения. В доме насчитывалось 16 комнат. Некоторые из них имели вид парадных залов (гостиная, столовая, бильярдная). Обнаружив библиотеку, я допоздна засиживался там, зачитываясь книгами о путешествиях великих мореплавателей. Заметив это Марта спросила,
– А иностранные языки ты знаешь?-.
Я ответил, что нет, тогда она предложила научить меня немецкому языку, и мы почти все её свободное время посвящали этому предмету. Через месяц, я уже сносно мог «шпрехать» на немецком языке, с баварским, как утверждала Марта, акцентом. Мужское население особняка почти не бывали в доме, порой пропадая на целые недели. Кроме нас с Мартой в доме находился охранник, эстонец по имени Ивар и молоденькая повариха Оксана, которая была, как и я, сиротой и миссия разрешила ей постоянно проживать в особняке. Было ей лет 18–19, но была она не по возрасту бойка и расторопна. Ко всему прочему она с удовольствием училась у Марты кулинарии, и постоянно удивляла своими кулинарными изысками. Вот в таких условиях и проходило моё пребывание в особняке.
Этот особняк принадлежал до революции промышленнику англичанину по фамилии Юз. Кстати от этой фамилии и пошло старое название посёлка, а в, последствии, и города Юзовка. Ещё до революции Юзы уехали в Англию, и в дом заселился их новый управляющий Адам Александрович Свицын и прожил в доме до 1918 года, пока красные не национализировали фабрику. После него, на свою беду, в дом заехал с семьей Чумак Иван Васильевич, казначей повстанческой армии Махно. Заехал он в дом с мандатом от самого Нестора Ивановича. Но в том же 1918 году, когда Юзовку захватили войска гетмана Скоропадского, попал в плен вместе с семьей. Гайдамаки гетмана, Всея Украина, отличающиеся особой жестокостью, зверски расправились не только с ним, его семьей, но и всей челядью, проживавшей в доме. Женщин перед смертью зверски насиловали, а челядь по одному вешали во дворе. Самого Ивана Васильевича зверски пытали и издевались над ним не один день. В конце концов, не добившись от Ивана Васильевича нужных им сведений, а именно, где спрятана полковая казна Махно, отрубили ему голову, и водрузили её над воротами. Тело его, больше недели, лежало не захороненное, а челядь и родня висели по всему двору. Когда в город вошли красные, и они (сами не ангелы), но ужаснулись такому зверству.
Эту историю, как то на ночь, рассказал нам охранник-эстонец, добавив в конце,
– Вот неприкаянные души и бродят с тех пор по особняку – .
Мы с Оксаной перепугались, а Марта отругала Ивара за такие побасенки и запретила впредь рассказывать, что либо, подобное. Но зерно страха уже попало в детские, неокрепшие души и вскоре дало свои «всходы».
Я строго соблюдал наказ Маккольма, не выходить в город. Была в доме не широкая короткая пологая лестница, которая спускалась во двор с каменными дорожками и цветущими клумбами, куда я мог выходить беспрепятственно. В дальнем конце двора была беседка, и мои новые знакомые-беспризорники, захаживая на территорию особняка, располагались там. Я нередко выпрашивал для них, у Оксаны, немного еды и тогда мы долго сидели с пацанами и делились своими новостями. Порошки, выданные Селин, Савику, помогли и его, прежде огромный
Когда в доме все улеглись, я тихонько впустил в дом близнецов. Мы прошли в библиотеку и спрятались за огромным секретером, стоявшим в дальнем углу комнаты. Как и положено, во всех страшных историях, ровно в полночь, что-то тихонько щёлкнуло, и один из стеллажей, бесшумно пополз в сторону. Оттуда сначала появился слабенький луч света, а затем что-то огромное, бесформенное, и как нам показалось, парившее в воздухе. Тусклый луч света освещал эту бесформенную глыбу, как то снизу, и от этого чувство, что ЭТО парит в воздухе, усиливалось. Мы дрожали, как осиновые листочки, и еле сдерживались, чтоб не закричать. А эта масса переместилась через библиотеку, и скрылась в боковой двери, ведущей на лестницу. Эта лестница вела и на второй этаж, и в жилые комнаты, и в цокольный этаж, где находились кладовые и подсобные помещения. Предположить, куда ОНО направилось, мы не решались. Я взглянул туда, где были пацаны, ничего видно не было, только мелко, мелко стучали, чьи то зубы.
Наше оцепенение продолжалось минут пять. После чего Савка сказал,
– Пора ноги делать!
– .
– Нет-, ответил Рудик, – Я до рассвета не двинусь с места-.
Так мы просидели около часа. Вдруг из боковой двери опять появилось свечение, а затем «глыба ужаса». Оно так же проследовало к стеллажам, как мне показалось, до чего-то дотронулось, затем опять что-то тихонько щелкнуло и стеллаж, так же тихо, отъехал в сторону. Нечто шагнуло в проём и пропало, после чего стеллаж опять встал на место. Мы непроизвольно все разом выдохнули и немного расслабились.
– Что это было?, – первым заговорил Савик.
– Че не понял что ли, привидение, – отозвался Рудик.
– Нет, это был живой человек, – уверенно сказал я.
Мы ещё немного поспорили на эту тему и договорились завтра встретиться в саду и все подробно обсудить.
Я выпустил пацанов на улицу, и сам тихонько направился к себе в комнату. Проходя мимо комнаты Магды, я заметил полоску света, выбивающуюся из-под двери.
Глава 4
На следующее утро я отправился в библиотеку. Внимательно изучая тот стеллаж, который ночью совершал манёвры, вначале, я ничего не заметил, и стал уже на ощупь обследовать все выступающие элементы шкафа. Вдруг один вензель поддался повороту по часовой стрелке, и стеллаж бесшумно скользнул в сторону, открывая за собой довольно большой проход. Он тянулся метра на три, а затем поворачивал вправо. Пока я разглядывал проём и думал, куда он может привести, опять, что то щелкнуло, и стеллаж встал на своё место. Я понял, что одному мне не под силу, разобраться с этой загадкой.
Дождавшись полдня, я вышел в сад. Там уже была вся «честная компания» (с ударением, в слове «честная» на «а»). Я сразу рассказал им о секрете стеллажа. Пацаны призадумались, а Михаилк говорит,
– Надо кому-то идти внутрь, а ты, Вотька, останешься на стреме и через определенное время откроешь стеллаж, чтобы впустить нас обратно. Но надо это сделать днём. Ночью я и под расстрелом не пойду – .
На том и порешили. Операцию назначили на воскресенье, потому что Марта и Ивар, по воскресеньям ходили в католическую церковь, а Оксана брала выходной. Малькольм и Селин были в отъезде.
В назначенный час я впустил Михалика и Мурата в дом. Мы прошли в библиотеку, я зажег, приготовленную керосиновую лампу, вручил её Мурату, и повернул вензель. Стеллаж отъехал. Мурат с Михаликом перекрестились и шагнули в проём. Мы договорились, что через полчаса я снова открою проход. Пацаны скрылись за поворотом, а стеллаж встал на своё место. Я приготовился ждать, но вдруг стеллаж начал отодвигаться. Я вскочил, предчувствуя, что то недоброе. Но в проёме стояли пацаны.
– Айда с нами, там за поворотом есть рычаг, который открывает дверь, – сказал Никола.