Мак и его мытарства
Шрифт:
Второй этап моей жизни начинающего писателя я мог бы посвятить переписыванию «Вальтера и его мытарств». Почему бы и нет? Если сумею набить руку, поднатореть в технике писания, быть может, рискну и перекроить в оригинале все, что мне рассудится за благо. Вот, к примеру, вероятней всего и как минимум, вымараю самые невыносимые абзацы, которые Санчес под воздействием спиртного смастерил так путано и нелепо.
Да я бы вообще все переписал, скажем, чтобы сквитаться за то, что потерял столько времени в кипящем хаосе недвижимости. И просто забавы ради. И не только для того, чтобы начать забавляться литературной игрой, но ради чистой – пока назовем так, дальше я разберусь, – «человеческой игры». Ну и чтобы проверить, что чувствует тот, кто бросается в битву столь же святую, сколь правую: тайно улучшает литературное произведение ближнего своего.
Предвечерняя чепуха. Читаю гороскоп
Неужели это газетный оракул? Вроде бы они пишут не так. Предсказания для других знаков зодиака лишены философской глубины. А вот к Овнам – отношение другое. Создается впечатление, будто Пегги пишет, зная, что я ее читаю. Так ли это или не так, но мне не избегнуть толкования ее прогноза. Кажется, там имеется в виду, что все, что делаю я в этом дневнике, приведет меня к постижению того, что я хочу делать на самом деле. Она как бы хочет сказать: «Овнам соединение Меркурия и Солнца указывает, что значение имеет лишь произведение, но в конечном счете оно всего лишь направляет на поиски его».
И это еще не конец, потому что если гороскоп – понимаю, что это недоказуемо, но мне нравится так думать – хотел указать мне на это, я бы взял на себя смелость слегка изменить его высказывание, сказав так: «Соединение Меркурия и Солнца указывает, что твое вольное повторение «Вальтера и его мытарств» способно в конце концов превратиться в поиски твоего собственного произведения».
Поскольку это допущение сию минуту пришло мне в голову, я не могу исключить его. Если я только что провел эти поиски, и найденное – что было бы совершенно логично – обрело бессмертие, то предполагаемый совет астролога Пегги отворил бы двери тени великого Маседонио Фернандеса [19] , писателя, отдавшего годы жизни «Музею романа о Вечности», книги, навсегда оставшейся в проекте, ибо автор так и не приступил к писанию, а вступление было скомпоновано на основе исследований, отраженных в многочисленных набросках. Маседонио был своего рода Дюшан [20] от литературы. И если тот играл в шахматы в каком-то баре в Кадакесе, то этот – на гитаре у костра: струнный перебор был его опознавательным знаком, печатью на письме в никуда.
19
Маседонио Фернандес (исп. Macedonio Fernadez, 1874–1952) – аргентинский писатель и философ, оказавший большое влияние на многих аргентинских авторов, включая Хорхе Луиса Борхеса, Хулио Кортасара и Рикардо Пилью.
20
Марсель Дюшан (фр. Henri Robert Marcel Duchamp, 1887–1968) – французский и американский художник, скульптор, поэт, теоретик искусства и шахматист, стоявший у истоков или повлиявший на множество последующих направлений в искусстве, таких как дадаизм, сюрреализм, минимализм, концептуальное искусство и пр.
«Музей…» – книга по преимуществу неоконченная, но ее ни в коем случае нельзя счесть незавершенной. Незаконченность эта присуща самой ее природе. Будь она еще и посмертной, то приблизилась бы к тому разряду текстов, которые я когда-нибудь попытаюсь написать: книгу, которая может показаться оборванной, но на самом деле дописана полностью.
Когда-то я прочел, что в каком-то нью-йоркском музее открыли выставку незавершенных работ. Там были полотна Тёрнера, не экспонировавшиеся при жизни, – эскизы к другим картинам, и им не хватало гаваней, кораблей, мифологических мотивов. Было и батальное полотно Рубенса: верхняя часть композиции виртуозно прописана, а нижняя представляла собой лишь набросок и показывала остов того, чем могла бы стать эта картина, сейчас напоминавшая парижский Музей Помпиду, где вместо традиционного фасада – структура самого здания, его строгая и чистая внутренность. Кажется, что Рубенс, сам того не желая, создал произведение в стиле ультра-модерна, почти авангардистское, то есть комментарий к собственной работе: представил поле битвы и метод его создания.
Текст, сопровождавший эту новость, сообщал, что современное искусство намеренно не предлагает зрителю законченных работ, чтобы зритель дописал их силой своего воображения. И эта выставка, говорилось далее, представляет наш сегодняшний взгляд на произведение, когда его одного уже недостаточно, и нам нужна некая дыра, некое зияние, чтобы завершить его.
Мне кажется, что эта дыра или, вернее, трещина подает тайный знак. И вспоминается афоризм Вальтера Беньямина [21]
21
Вальтер Беньямин (нем. Walter Benjamin, 1892–1940) – один из величайших философов XX века, теоретик культуры, эссеист и переводчик.
Отчетливей всего у меня в памяти остались отдельные воспоминания чревовещателя Вальтера: яванский зонтик, севильский цирюльник, город Лиссабон, оборванная любовь, которые мой сосед искусно и тонко разбросал по всему пространству романа. В центре этих воспоминаний, если не путаю, – основной конфликт Вальтера, чревовещателя, который борется с неприятностью, весьма серьезной для человека его профессии: он наделен уникальным голосом, тем самым знаменитым собственным голосом, вожделенным для многих писателей, а для него, по очевидным причинам, представляющим изрядную проблему, с которой ему все же удается совладать, расщепившись на столько голосов, сколько рассказов или зарисовок содержится в его мемуарах.
Да, это запомнилось мне из «Вальтера…», которого я намереваюсь на днях перечитать. Когда я читал его раньше, то осилил, по правде сказать, не больше половины, однако заглянул, что правда, то правда, в последнюю главу, как поступаю всякий раз, когда хочу бросить книгу, но вместе с тем желаю знать, чем же дело кончится, а заглянув, выяснил, что чревовещатель сбежал из Лиссабона, пересек несколько стран и очутился посреди некоего спиралевидного канала, пронзавшего земную твердь, а когда уже казалось, что эта бесконечная тьма вот-вот всосет нашего героя, спираль эта вытолкнула его вверх и вернула в некое странное отдаленное место, где он, нимало не растерявшись, сделался рассказчиком в самом что ни на есть историческом центре, у истоков рассказа, то есть в древней счастливой Аравии.
И книга, по сути, – мне кажется, я предчувствовал тот день, когда по диагонали просмотрел этот финал, – это странствие к истокам рассказа, к его изустному прошлому.
6
Чего бы ни отдал я, начинающий писатель, склоненный над деревянным прямоугольником в кабинете, да, чего ни отдал бы я за обладание вот этим собственным голосом, который так мешает чревовещателю достичь совершенства в своем мастерстве?
Да ничего бы не отдал, потому что не вижу, как это меня касается. Ибо я не чревовещатель и, собственно говоря, не писатель, а всего лишь водитель дневника, бродящий по своему кабинету в поисках ответа на вопрос: какой облик может принять это насекомое, этот таинственный паразит повторений, который неустанно высасывает жизненную силу из зеленых листков или грызет листки исписанные, а потом скрывается за одним из тысяч поворотов жизненного пути.
Я продолжал размышлять об этих материях, обкатывая в голове текст, имеющий, бог даст, шанс быть набранным на компьютере, как вдруг посреди улицы Диагональ увидел женщину и, хоть и прошло сколько-то лет, узнал ту, которая так пристально смотрела на нас с Кармен, когда мы из-за аварии на Трансальпийской трассе оказались на станции Киршбах. Мне показалось таким невероятным, если не невозможным, чтобы это была та самая дама, что так изящно курила на фоне снегов и чьего имени мы тогда не узнали, что я спросил себя, не пытаюсь ли я, в своем стремлении заносить в дневник все повседневные события и уклоняться от угрозы романа, так вот, не пытаюсь ли, спросил себя я, увидеть в реальности то, чего там нет?
Я подошел поближе и, как и следовало ожидать, убедился, что эта женщина не та, что была на станции Киршбах. И ведь на этом самом месте улицы Диагональ, на пешеходном переходе, ведущем к улице Кальвет, меня несколько месяцев назад встревожила другая женщина. И не вызывает сомнений, что именно это натолкнуло меня на мысль, что в этом отрезке есть нечто странное, и я не должен терять его из вида. В тот раз, когда это произошло впервые – несколько месяцев назад и всего через несколько дней после того, как бизнес мой развалился окончательно, – неизвестная девушка, которая шла в нескольких метрах впереди и говорила по телефону, вдруг вскрикнула и зарыдала так, что согнулась и рухнула на колени.