Мак

Гринюс Иван

– А чего же вы искали меня? Сами не могли усадить своё величество на самолёт?
– взвился я.
– Мы же типа отдельно, да? Нет? САМИ соизволили лететь али не сами?

– Мак, сколько ты выпил?
– язвительно поинтересовалась Оля.

– Я трезв, спокоен, и рассудителен как Сид... Сидарта... Сидартха... как Будда!

"Как Сиддхартха Гаутама!", - выговорил я наконец.

Оля взяла меня под руку, считая, будто я настолько пьян, что не способен самостоятельно передвигаться, и отвела к указанному в талоне

выходу, параллельно болтая с Ромой. Мне было завидно смотреть на этих неразлучных и чрезвычайно заботившихся друг о друге родственников. Уже к тринадцати годам у меня осталась только мама, на что и по сей день грех жаловаться, а братьев и сестёр отродясь не водилось. С отцом дела обстоят не настолько трагично, как поначалу думают люди, впервые услышав о его отсутствии в нашей семье. Он до сих пор живёт и здравствует, но только вот где именно - это уже другой вопрос. Я рад, что меня не может коснуться его строгая родительская рука; счастлив, что уже лет десять не слышу нравоучений с обильной приправой из жизненных ситуаций; не расстроен тем, что отец считает меня болваном и бессовестным лентяем; торжествую из-за того, что никогда больше не услышу упрёков, которые не способны достучаться до моей совести, но которые нехило действуют на нервы. А вот с братьями и сёстрами нехорошо получилось, а, точнее, не получилось совсем. Возможно, я бы и не стал детоненавистником, если бы в подростковом возрасте имел шанс контактировать с настоящим, живым ребёнком. А, может быть, ещё сильнее возненавидел бы детей. Тут пятьдесят на пятьдесят.

Процесс посадки запомнился плохо. Оля решила усадить меня первым, а потом уже осваиваться на своём месте. По-моему у неё проснулся материнский инстинкт. Заглянув в мой талон, она всплеснула руками, прямо как моя мама, и вкрадчиво полюбопытствовала, почему я пожелал сесть "в самой жопе самолёта". Пришлось соврать в непристойном манере. Мои же попутчики, которые божились, что они вовсе не попутчики, сели через несколько кресел от меня. Рома, как малое дитя, попросился сидеть у иллюминатора. Моим соседом оказался пожилой мужчина, орошающий потом всё вокруг. Если понаблюдать за ним пару минут, вам покажется, что он спасается бегством от неведомого преследователя и пытается обнаружить слежку, потому что то и дело вертелся, крутился, поворачился и не находил себе места. Я оптимистично подумал, что могло быть и хуже.

В ближайшие двадцать дней отшельничества мне не видать. Да что это делается?! Толпы людей хором жалуются на одиночество, в то время как я лишён такого удовольствия! Хочу пожить в дали от цивилизации, один, в окружении животных и насекомых, да так долго, чтобы потерять рассудок от добровольной самоизоляции и выбежать навстречу людям, по-настоящему изголодавшись по общению и социальной жизни! Хочу стать забытым! Хочу, чтоб меня оставили в покое!

– П-простите, - тронул мою руку вспотевший и раскрасневшийся

сосед.
– Вы не п-против поменяться местами? М-мне нужно б-ближе к туалету...

– Вы и так сидите близко к туалету, - отрезал я.
– Боитесь, что я вас не выпущу, что ли?

Мужик не ожидал отказа. Любой человек не ожидает отказа в подобных просьбах. Это как если вы спросите продавщицу, можно ли вам вон ту симпатичную палку колбасы, а она невозмутимо ответит: "Нет". Или если за столом попросите передать вам соль, а человек, сидящий рядом с солонкой, с каменным лицом скажет: "Нет". Или если новоиспечённая жена в медовый месяц заявит в ответ на недвусмысленные приставания: "Нет". Примеров масса, а реакция одна и та же. Уметь сказать "нет" - это ещё полдела. Самое страшное для совести вынести озадаченную, а затем обиженную морду этого человека. А моя совесть всегда молчит. Она плюнула на меня и заткнулась, просыпаясь лишь изредка, в крайних случаях.

Я видел макушки моих непопутчиков. Помнится, когда мы только познакомились с Олей, с Дэном, с Саней и с Ником мне казалось, будто они несчастны из-за своих недугов. Я старался всячески поддержать их, но позже осознал, что делал это небескорыстно, а, скорее, для удовлетворения своего эгоизма. В собственном представлении я был добродетелем, миссионером, матерью Терезой, да хоть Робин Гудом, если вам угодно. Приятно думать, что ты нравственно выше окружающих тебя людей, не так ли? А я - вот в чём нелепость - не был выше. Видел в своих друзьях больных и ограниченных, и оттого жалел их. Относился к ним, словно к беспомощным и убогим. А нужно было относиться как к равным. Да и каждый из них четверых счастливее меня: достаточно взглянуть на то, как заливается смехом Оля, и весело чирикает со своим братцем. Или на то, как Дэн добился материального благополучия, несмотря на общественные предрассудки. Или на то, что Ник сумел найти себе пассию, в отличие от того же меня. Или на то, как Саня легко сходится с людьми (не с Ублюдками, а с людьми!) благодаря своему обаянию, которое невозможно скрыть фантастической застенчивостью и робостью. А ещё они не сбегают от проблем и от самих себя, как я. Надеюсь, мы с ними больше не увидимся, но если и увидимся, то никаких больше кличек, пусть даже они даны "по дружбе".

Бортпроводница доходчиво разъяснила пассажирам какие-то правила, которые я не удосужился выслушать. Моё кресло уже было приведено в вертикальное положение, а электронных устройств у меня не имелось и в помине. Оля быстро развернулась в своём кресле, помахала мне рукой и опять отвернулась, сделав покорный вид и внимая стюардессе. Я пристегнулся, облокотился на мягкую спинку сидения и закрыл глаза. Через какое-то время я почувствовал, как самолёт начал движение по взлётно-посадочной полосе.

май-июнь 2015