Макамы

аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим

— Эй, кто потерял хадрамаутскую, много дорог исходившую, своему владельцу верно служившую? От коросты она избавлена, клеймо у нее на коже поставлено, сбруя из ремешков на ней переплетена, горбом изогнута ее спина, всадника она украшает, по пустыне двигаться помогает, в путешествии дальнем незаменима, хозяином неизменно приближена и любима, никогда усталости не ощущает, боль никакая ей не мешает, подгонять ее палкой не нужно — всегда покорна она и послушна!

Сказал Абу Зейд:

— Приманил меня вестник, громко кричавший, радостной вестью о пропавшей. Побежал я к нему что было сил, учтиво его приветствовал, потом попросил:

— Верни поскорей

пропажу мою — я большую награду тебе даю!

Он спросил:

— А что у тебя за пропажа? Скажи, и пусть за ошибку Аллах тебя не накажет.

Я ответил:

— Это верблюдица с крепкой высокой спиной, горб у нее словно холм большой, быстрый бег ее как птичий полет, ведро молока она каждый день дает. Бедуины в Йемаме [308] у меня ее торговали, двадцать монет мне за нее предлагали, да за нее и этого мало: такой верблюдицы нигде не бывало!

308

Йемама — область в Центральной Аравии.

Услышав мои слова, он от меня отошел и сказал:

— Нет, ты не хозяин той, которую я нашел.

Я за ворот схватил его и стал обвинять во лжи, кричал ему:

— Находку свою покажи!

Был готов разорвать я на нем рубаху, а он повторял спокойно, без всякого страха:

— Ты ищешь другую, послушай, не надо злиться, умерь-ка свой пыл и перестань браниться! Или вот что предложу тебе я: в этом племени есть третейский судья. Безошибочно он дела решает, каждый ему доверяет. Если тебе он находку присудит — ты ее заберешь, а если откажет — успокоишься и уйдешь.

Не увидел я иного решения и печали своей утоления; пришлось мне рискнуть и согласиться к этому судье обратиться.

Вошли мы к шейху достойному, словно с птицей на голове [309] , медлительному, спокойному; украшала его большая чалма, на челе виднелась печать справедливости и ума. Горько жалуясь, все я судье рассказал, а мой противник упорно молчал. Когда же опустошил я жалоб своих колчан, уверенный, что судья рассудит, где истина, где обман, достал мой спутник сандалию грубую, изношенную, владельцем забытую или брошенную, и с усмешкой сказал:

309

…словно с птицей на голове… — т. е. со спокойной, величавой осанкой.

— Вот находка, которую я описал. Неужель за такую ему давали двадцать монет? Веришь ты этому или нет? Не иначе — он лжец и клеветник или недобрый шутник. Разве что этот упрямец старый имел в виду не двадцать монет, а двадцать крепких ударов, — пусть тогда он находку мою забирает и меня в обмане не обвиняет!

Судья сандалию повертел в руках, потом промолвил:

— Прости Аллах! Сандалия мне принадлежит, а твоя верблюдица в стойле моем стоит. Ступай поскорей, ее забери и впредь, сколько можешь, добро твори!

Я встал и сказал:

Клянусь пред вами Каабою [310] святой И праведных паломников толпой: Не сыщется нигде судья такой! Да

будет славен суд прекрасный твой, Пока верблюдов поит водопой!

А судья ответил без промедления, без всякого затруднения:

Добром тебе воздастся, братец мой! Я не гонюсь за пышною хвалой, Ведь люди худшие — судья дурной И подданных палач — правитель злой, Как псы цепные в ярости слепой!

310

Кааба — см. примеч. 15 к макаме 1.

Потом он распорядился — и сразу верблюдицу привели согласно его приказу. Он вернул ее мне, не потребовав за постой возмещения, вызвав этим всеобщее восхищение. Повел я верблюдицу домой, полы радости влача за собой, оглашая окрестность громкой хвалой.

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Сказал я: «Клянусь Аллахом, узор рассказа ты умело соткал, ткачом искуснейшим себя показал. Таким мастерством нельзя пренебречь! Скажи, приходилось тебе встречать человека, кто умел бы красивей построить речь?»

Он в ответ:

— Приходилось, так и знай. Слушай — и слух свой услышанным услаждай: когда я в Тихаму [311] направлялся, то жениться собрался, чтобы верную спутницу иметь и бремени одиночества в пути не терпеть. Нашли невесту, сладили дело — и вдруг сомненье мной овладело. Стал я бояться, что стрела моя промахнется и удача от меня отвернется. Провел я ночь в сердечных терзаниях, в мучительных колебаниях и решил: когда рассветет, спрошу совета у первого, кто мимо пройдет.

311

Тихама — прибрежная полоса на Аравийском полуострове, тянущаяся от Синайского полуострова до Йемена.

Когда ослабила ночь шнуры своего шатра, а звездам исчезнуть пришла пора, вышел я, словно тот, кто потерю ищет, или волк, что в степи за добычей рыщет. И попался навстречу мне мальчик, лицом прекрасный, сиял он, как месяц ясный, и его красоты сияние счел я за доброе предзнаменование. Чтобы развеять свои сомнения, я спросил у него о женитьбе мнение.

Он отозвался:

— А на ком ты хочешь жениться? На женщине зрелой или на молодой девице?

Я попросил:

— Ты и реши судьбу мою, ее поводья в руки я тебе отдаю!

Он ответил:

— Я тебе выскажу суждение, а ты уж сам принимай решение. Послушай слова мои, если слушать готов, — да погубит Аллах твоих врагов!

Девица — жемчужина несверленая и яйцо, заботливо береженное; это первый, еще не увядший плод; вино из сока невыжатого, который сам из ягод течет; свежий луг, в нетронутости хранимый, самоцвет, высоко ценимый. Никто ее не касался, ни один мужчина с ней не общался, шутник с нею шуток не шутил, развратник ее не развратил. Вид у нее стыдливый, взгляд боязливый, тихая, не речистая, душою и сердцем чистая. Для мужа она — словно кукла забавная, развлечение славное, газеленок, нежно ласкаемый, шербет, с наслажденьем вкушаемый. Ложе ее в зимний холод согреет — на нем и старик помолодеет!