Македонский Лев
Шрифт:
Парменион покраснел и взглянул на Царя. Агесилай отсел назад и завел беседу с молодым человеком справа от себя. Ксенофонт позвал судей к себе, подальше от толпы, но все могли видеть, что последовавший его аргумент был горяч.
Сердце Пармениона затрепетало, когда он посмотрел на крохотное поле битвы, и деревянные солдаты замерли в застывшем сражении. Могут ли его дисквалифицировать? Конечно могут. Он посмотрел на ряды зрителей. «Кто ты, Парменион?» — спросил он себя. «Ты — погрязший в бедности полукровка. Что они припасли для тебя?
Ксенофонт прошествовал к песчаной площадке. Толпа ждала вердикта, и даже Царь подался вперед, вперив взор в Афинянина.
— Соревнование выдалось весьма интересным, что и разделило судей. Это правда, что объединение рядов со скиритаями, возможно, воспримется как удар по чести спартанцев. Даже скорее всего так оно и будет, — он прервался, и Парменион увидел согласно кивающие головы, почувствовал на себе взгляд Леонида. Его соперник позволил себе улыбку. Парменион нервно сглотнул слюну.
— Так или иначе, — продолжил Ксенофонт, — мне видится, что вопрос, прежде всего, касается не чести и гордости, а тактики и дисциплины. Командир Парменион, зная силу своего противника и построение, которое тот использовал в пяти своих предыдущих сражениях, избрал необычный план действий. Я афинянин, но говорю как человек, восхищенный качествами спартанской армии. И вопрос, поднятый здесь, касается дисциплины. Проблема остается или решается только по одному пункту: станут ли спартанцы подчиняться такому приказу? Ответ прост. Когда, за всю свою великую историю, спартанцы выказывали неподчинение приказу? — Ксенофонт вновь прервался, окинув взглядом зрительские ряды и остановившись на Царе.
— Ход засчитан, — сказал Ксенофонт. — Командир Леонид потерпел поражение — и, поскольку разместился во втором ряду, сам тоже убит. Сегодня победили Золотые Спартанцы. Полководец Парменион — высший стратег.
Аплодисментов не было, но Парменион не расстраивался. Он устремился к Гермию, который отбросил в сторону темное покрывало и побежал сломя голову обнять друга.
Толпа была поражена. Царь Агесилай сверлил Ксенофонта злобным взглядом, но афинянин только усмехнулся и отвернулся в другую сторону. Потом возобновились перешептывания, когда старые воины принялись обсуждать стратегию. Леонид встал и покачнулся, оступившись на ровном месте. Гриллус подошел было к нему с Покровом Стыда, но Леонид оттолкнул его и убежал со двора.
Старенький илот вышел из тени, тронув плечо Пармениона.
— Господин, там у ворот стоит женщина. Она сказала, что ты должен скорее явиться к ней.
— Женщина? Какая женщина? — спросил Парменион.
— Кажется, дело касается твоей матери, господин.
Все чувство триумфа и радости убежало от Пармениона прочь. Он замер, точно громом пораженный… и тут же побежал на улицу.
Толпа умолкла, как только юный спартанец выбежал из ворот. Агесилай поднялся и направился к
— Этого не должно было случиться! — прошипел Царь.
Ксенофонт кивнул.
— Знаю, господин, — ответил он, понизив голос. — Но никто из нас не ожидал столь плохого выступления Леонида. Он не показал стратегического навыка и оскорбил противника пренебрежением. Но ты Царь, господин. Ты — высший судья в Спарте. Твое право вынести решение — отменять или нет мое судейство.
Агесилай отвернулся, глядя на забытых деревянных солдат, лежащих в песке.
— Нет, — произнес он наконец. — Ты был прав, Ксенофонт. Но будь я проклят, если вручу Меч какому-то полукровке. Вот! Сам отдашь ему клинок.
Ксенофонт взял оружие и поклонился. Царь покачал головой и вышел; толпа разошлась вслед за ним. Когда Афинянин уселся на деревянном крыльце, устремив мысли к Пармениону, его сын Гриллус явился к нему.
— Это было бесчестно, отец, — сказал мальчик.
— Вот именно, — согасился полководец. — Леонид не накрылся Покровом Стыда. Это было недостойно.
— Я не это имел в виду — и ты прекрасно понимаешь. Спартанская армия никогда не позволила бы таким ублюдкам, как скиритаи, объединить с ними ряды. Никто не мог ожидать этого. Битва должна была переиграться.
— Уйди, мальчишка, — молвил Ксенофонт. — И постарайся впредь не судить о вещах, которые плохо понимаешь.
Гриллус остался стоять на месте с покрасневшим лицом.
— Почему ты презираешь меня, отец? — спросил он.
Слова заставили Афинянина содрогнуться.
— Я не презираю тебя, Гриллус. Мне жаль, что ты так думаешь, — Ксенофонт встал и приблизился к мальчику с распростертыми руками, готовый обнять его.
— Нет, не трожь меня! — вскричал Гриллус, отстраняясь назад. — Я ничего от тебя не хочу.
Развернувшись, он выбежал через двор на главную улицу. Ксенофонт вздохнул. Он с таким трудом бился над ребенком, старательно обучая его, пытаясь внушить Гриллусу мысли о чести, верности, долге и отваге. Но все без толку. И Ксенофонт наблюдал, как тот рос, и видел в нем зарождение высокомерия и жестокости, тщеславия и лжи.
— Нет, я не презираю тебя, — прошептал он. — Но и любить тебя я тоже не могу.
Он собирался пойти в дом, как вдруг увидел старика, стоявшего у песчаной площадки и глядевшего на солдат. По обычаю, хорошие манеры побудили Ксенофонта заговорить с ним, и он направился к гостю, пересекая двор.
— Могу ли я предложить тебе освежиться? — спросил он.
Старик посмотрел в лицо военачальника.
— Ты не помнишь меня? — спросил он, поднимая обрубок правой руки.
— Пасиан? Гера Всеблагая! Я думал, ты умер!
— Должен был. Иногда я желаю этого. Они отрезали мне правую руку, командир, оставив меня истекать кровью до смерти. Но я добрался домой. Шестнадцать лет ушло у меня на это, — Пасиан улыбнулся, показывая сломаные, сгнившие зубы.