Македонский Лев
Шрифт:
— Но Филипп захватил Амфиполь — независимый город?
— Нет независимых. Это был афинский анклав, дающий им подступ к Македонии, — ответил он, смущенный ее прямой манерой расспрашивать.
— А что насчет Халкидского Союза и Олинфа? От них нет опасности? Олинф имеет тесные связи с Афинами — также как и города Пидна и Метон.
— Вижу, что ты мыслительница, причем мудрее своих лет. Но ты недостаточно умна, чтобы держать язык за зубами в делах, которые не должны обсуждаться открыто. Не доверяй мне так сильно, Олимпиада. Я — человек Царя.
— Поэтому я и доверяю
— Так было, госпожа, но ты будешь удивлена, узнав, что Филипп не убил сына своего брата. Однако я хотел тебе сказать, чтобы ты не доверяла никому. Ни мне… ни Никанору… никому. Все вопросы задавай самому Филиппу.
— Что же, Парменион. Я смирилась. Простишь меня? — ее улыбка была завораживающа, но Парменион силился не поддаться этому колдовству.
— Так вот каким оружием ты намерена пользоваться, — сказал он.
— Ах, как ты умен. Можно, я не буду держать от тебя секретов, Парменион?
— Насколько пожелаешь, госпожа. Ты очень красива и вместе с тем умна. Думаю, ты сумеешь покорить Царя. Но, пожалуйста, не сделай ошибки, потому что он также рассудительный и проницательный человек.
— Это предупреждение, стратег?
— Это дружеский совет.
— У тебя много друзей?
— Двое. Один — Мотак, другой — Берний. Дружба — не из тех даров, которые я легко раздаю, — ответил он, выдержав ее взгляд.
Вытянув руку, она тронула его предплечье. — В таком случае я польщена. Однако, Филипп тебе разве не друг?
— У Царей не бывает друзей, моя госпожа. У них есть верные слуги и заклятые враги. Иногда те и другие меняются местами; и настоящий мужчина должен ясно видеть это.
— Ты хороший учитель, — сказала Олимпиада. — Но могу ли я задать один последний вопрос?
— Если только он не касается стратегии, — ответил он с улыбкой. Мгновение она молчала. Улыбка резко изменила его лицо, сделав почти мальчишеским.
— Нет, он не о стратегии, во всяком случае, не связан с ней напрямую. Я думала о тебе, Парменион. Какие амбиции могут быть у мужчины с твоей репутацией?
— Действительно, какие? — произнес он, вставая. Поклонившись ей, он повернулся и зашагал к солдатскому лагерю, проверить часовых до того, как позволить себе роскошь сна.
Сзади в экипаже лежала и не спала Федра с ёкающим сердцем. Когда Парменион взял ее на руки, она была разбужена силой его духа. Это было слишком сильно, чтобы прочесть, и она была омыта морем образов необыкновенной яркости. Но через все образы проходило одно и тоже видение. Именно это и заставило Федру слышать биение своего сердца так громко, от этого у нее пересохло во рту и задрожали руки.
Всю жизнь Федра знала единственный способ избавиться от проклятия ясновидения. Ее мать сказала ей о нем.
— Когда ты отдашь себя мужчине, силы твои увянут и умрут, как розы зимой.
Мысль о том была столь отвратительна, что Федра предпочла жить с проклятием,
Как она могла не рискнуть?
Сев на подушках, она обернула шаль вокруг плеч и посмотрела на звезды, ярко светившие в окно экипажа. Она слышала, как говорили парменион и Олимпиада у костра. Его голос был мягок, почти любезен, но слова были сухими, и рождены они были его внутренней силой.
— Я смогу полюбить его, — заверила себя Федра. — Я добьюсь этого. — Но она не верила в это. — Так или иначе, это неважно, — прошептала она. — Мне не обязательно любить его.
Она дождалась, пока уйдет Парменион, и претворилась спящей, когда в экипаж забралась Олимпиада. Медленно текли часы. Подобравшись, Федра выскользнула из повозки и крадучись пробралась через лагерь, отыскав место ночлега Пармениона; он соорудил себе лежак вдали от солдат в тенистой лощине. Когда она посмотрела на его спящую фигуру, храбрость почти покинула ее, но, собравшись, она выскользнула из платья и легла рядом с ним, осторожно натянув на свое стройное тело единственное одеяло. Некоторое время она лежала смирно, так и не набравшись храбрости разбудить его. Но видение вновь посетило ее — еще сильнее, чем прежде. Ее пальцы осторожно тронули кожу на его груди. Его по-прежнему невозможно было прочитать, разные сцены просачивались сквозь нее волнами и заполняли ее чувства.
Ее рука скользнула ниже, лаская его живот. Он забормотал во сне, но так и не проснулся. Ее пальцы коснулись пениса — и на миг она отпрянула. Собрав всю храбрость, она дотронулась еще раз, обхватив пальцами, чувствуя, как он напрягается под ее прикосновением. Тогда он проснулся и повернулся к ней. Его правая рука обхватила ее, ладонь легла на плечо, соскользнула на грудь.
«Я получила тебя!» — подумала она. — «Ты мой! И наш сын станет Божественным Царем. Он будет править миром!»
И она вновь узрела видение, в котором Царь Сражений вел свое войско через весь мир.
Первенец Пармениона.
Мой сын!
Храм, Малая Азия, зима, 356й год до Н.Э.
Дерая легла на кровать и отпустила цепи своей души, вылетев из храма и воспарив в голубое зимнее небо. Вдалеке собирались тучи, предвещая грозу, но здесь у моря стоял ясный день. Чайки летали и ныряли вокруг ее невидимой формы, и она восхитилась их свободой.
Она стремительно перелетела море, пересекла берег Халкидики, напоминающий очертаниями трезубец, взяла направление к Пелле — разыскивая, как всегда, любимого, который определил ее судьбу и разочаровал ее. Она нашла его в тронном зале… и пожелала, чтобы выбрала другой день для путешествия. Ибо рядом с ним стояла Олимпиада.
Печаль поразила Дераю, как удар.
Мать Темного Бога!
Мать ребенка Пармениона.
Ненависть тронула ее, и ее видение поплыло. — Помоги мне, Повелитель Вселенской Гармонии, — молилась она.