Макиавелли

Каппони Никколо

Спустя десять дней он вновь написал Веттори и в очередной раз попросил его похлопотать о Донато даль Корно, карьера которого, судя по всему, натолкнулось на подводные камни флорентийской политики. В ответ Веттори заверил друга, что уже предпринял некоторые шаги, чтобы помочь даль Корно, и что все это время присматривался, не подвернется ли работа для Никколо. К тому же Веттори добавил, что будет рад получить его сочинение и по прочтении выскажет свое мнение о том, стоит ли вручать его Джулиано. Но Макиавелли не мог ждать и, возможно, именно тогда и отправил Джулиано сонет под названием «Дрозды», приложив к посланию сверток с птицами. Вероятно, подобным жестом Никколо хотел намекнуть предполагаемому покровителю на то, что вскоре он пришлет ему нечто более значительное:

Я

вашему Великолепью шлю Немного дичи — скромный дар, не скрою, — Чтоб о себе, обиженном судьбою, Напомнить вам. Увы, за что терплю? Коленопреклоненно вас молю: Тому, кто брызжет на меня слюною, Заткните глотку этою едою, Чтоб злую клевету свести к нулю. Возможно, мне заметит Джулиано, Увидев дар, что я не прав и тут, Что тощий дрозд — не пища для гурмана. Но ведь Макиавелли тоже худ, — Скажу в ответ, — однако, как ни странно, Наветчики меня со смаком жрут. Прошу не счесть за труд Ощупать птиц, и вы поймете сразу, Что лучше доверять рукам, чем глазу. [71]

71

Перевод Е. М. Солоновича.

Но и на этот раз мечтам Макиавелли не суждено было сбыться, и, возможно, разочарование автора еще больше усиливалось тем, что в письме от Веттори он не нашел ничего, кроме сплетен, анекдотов и причитаний по поводу ослабшей мужской силы. Никколо не желал тратить время на подобное самоуничижение и написал Франческо, что ему, «большому любителю женщин», по-видимому, придется приехать в Рим и развеять его аскетизм, «ибо, едва оценив ваше положение, я бы сказал: «Посол, проявите благоразумие, иначе вы зачахнете: здесь же нет ни юношей, ни девушек. На кой дьявол нужна такая жизнь?»».

По крайней мере, о собственной мужской силе Макиавелли беспокоиться не приходилось. С началом зимних холодов он вернулся во Флоренцию и большую часть времени проводил в лавочке Донато даль Корно и доме Кудряшки, несмотря на то, что его постоянное присутствие уже начинало раздражать хозяев. Донато окрестил его «магазинным клопом», а куртизанка — «клопом постельным». [72] Тем не менее Никколо обнаружил, что все нуждаются в его советах, и грелся подле жаровни Донато [73] и иногда в постели куртизанки. Дама, приземленная и сведущая в житейских делах, с трудом понимала возвышенные доводы Макиавелли. «Ох уж эти мыслители! На что же они живут? — однажды воскликнула она в недоумении. — По-моему, они просто переворачивают все с ног на голову».

72

В оригинале — Impacciabottega и Impacciacasa, причем в данном контексте глагол Impacciare означает «затруднять, мешать». (Примеч. авт.)

73

В оригинале — focone, что я перевел как «жаровня», хотя это слово также означает запальное отверстие аркебузы или пушки. Джорджио Инглезе задается вопросом: подразумевал ли Макиавелли под этим нечто сексуальное? (Примеч. авт.)

Но с ног на голову оказались перевернуты не только мысли в голове Макиавелли. За несколько месяцев, проведенных Никколо в уединении, Лоренцо де Медичи взял под контроль Флоренцию, а Джулиано окончательно обосновался в Риме. Медичи неуклонно возрождали свою старую конституцию: балья восстановила прежние органы власти, которые до революции 1494 года позволяли семейству удерживать город в своих руках. Но не всё у правящего клана шло гладко. Сама балья выступила против инициатив, дающих Медичи еще большую власть над Флоренцией: в частности, был отклонен проект закона, предоставлявшего Джулиано неограниченно управлять фискальной политикой и выбирать кондотьера по своему

усмотрению. Более того, даже приближенные к власти поняли, что Медичи, заняв папский престол, не всегда находили время для Флоренции. Неизменное отсутствие правителя в городе и вовсе пришлось не по нраву флорентийцам.

Сложившаяся ситуация не только ослабляла авторитет Медичи, но и оставляла лазейки для распрей между членами правительства. Джулиано пришлось самому вмешаться и прислать письмо, чтобы избавить своего протеже Джованни Берарди от посягательств его противников, ранее пытавшихся помешать ему занять пост гонфалоньера. Тот факт, что Берарди также оказался бывшим другом Содерини, свидетельствует о замысловатой политической игре, которую затеяли Медичи, чтобы склонить на свою сторону как можно больше флорентийцев. Но вопреки всем усилиям, с упразднением Большого Совета многие — больше, чем Медичи могли завлечь, — лишились политического влияния, которым пользовались на протяжении восемнадцати лет.

К тому же политическое переустройство 1512 года заставило «плакс», при Содерини отличавшихся сильной разобщенностью, сплотиться, и в итоге властям не раз приходилось усмирять монахов, читавших апокалипсические проповеди и речи в защиту Савонаролы (Макиавелли со свойственным ему сарказмом обычно посмеивался над подобными нравоучениями). Пытаясь бороться с инакомыслием, в 1513 году перед выборами на высшие посты правительство провело особую проверку кандидатов, по условиям которой в избирательные списки попадали лишь те, кого ранее уже проверяли на пригодность занимать менее значительные должности, что весьма воодушевило таких, как Донато даль Корно. Стало ясно, что без личного присутствия кого-нибудь из членов семейства Медичи невозможно было контролировать власть в городе.

Лоренцо де Медичи прибыл во Флоренцию в самый последний момент — 10 августа. В сравнении с Римом родной город мог предложить ему лишь головную боль и гарантированное безденежье. Уже в октябре он пожалуется понтифику на финансовую истощенность Флоренции, чтобы убедить его не высасывать из города деньги для своих походов (несмотря на все заявление о нейтралитете, незадолго до битвы при Новаре Лев X выделил швейцарцам 42 тысячи дукатов).

Кардиналу Джулио правитель сказал: «Ведь вам известно, сколь трудны и обременительны попытки выудить деньги у этого народа, особенно если ему ничего не угрожает».

Ничуть не меньше флорентийцы сопротивлялись его попыткам навязать им выгодную Медичи стратегию семейных связей. В частности, против перспективной женитьбы одного из Сальвиати на девушке из семейства Аламанни выступил сам Джакопо Сальвиати, который всем говорил: «Если Лоренцо попытается заставить меня дать согласие, я обращусь к папе и Джулиано, которые никогда мне не отказывали». Очевидно, часть тех, кто снискал добрую репутацию (uomini dabbene), считала Лоренцо мелкой сошкой в сравнении с другими Медичи, к тому же его собственная казна иссякла. Мать Лоренцо донимала понтифика просьбами увеличить ежемесячное содержание сына, насчитывавшее 400 дукатов, и в итоге с помощью папского датария Сильвио Пассерини ей удалось вытянуть из папы увеличение расходов на содержание четырех коррумпированных ведомств до 10 тысяч дукатов в год.

Гораздо меньшего Альфонсина Орсини добилась, убеждая сына сдерживать свои траты: Лоренцо открыто заявил, что намерен радоваться жизни, пока это позволяют молодость и понтифик. Его дед (и тезка) пришел к власти примерно том же в возрасте, но благодаря уму, образованию и энергичности стал искусным интриганом, тогда как его внук оказался весьма неловким во всем, что касалось политики, и вместо того, чтобы приманивать нужных людей, напротив, отпугивал их.

В феврале 1514 года Альфонсина напишет сыну о расколе в многочисленном клане Медичи: одни объединились вокруг Джакопо и Лукреции Сальвиати, другие стали на сторону Лоренцо. Джакопо был в ярости, потому что, несмотря на его возражения, женитьба Сальвиати — Аламанни состоялась. Более того, папа не сдержал своего обещания сестре передать ее новым родственникам несколько прибыльных земель. Лукреция умоляла Льва, чтобы тот позволил Джакопо скрыться в Риме от дальнейших унижений. Лоренцо лишь пожал плечами, заявив, что был бы рад избавиться от столь надоедливого паразита. Кроме того, что Лоренцо без тени дипломатичности относился к Сальвиати, он сумел вызвать негодование и своих сторонников, подолгу задерживаясь в Риме и зачастую никого не предупреждая об отъезде и тем самым лишая их возможности принять то или иное решение без его ведома.