Макс
Шрифт:
Здесь все было так же, все было то же: те же клумбы, те же скамейки, — ларьки и киоски, — и тот же, за пятью или шестью деревьями, двухэтажный, с башенкой, дом, — и так же, гулкой и частой дробью, по каменным плитам улицы, отзывались чьи-то шаги, — и он так же шел, как когда-то, сквозь обрывки чужих разговоров, быстрые взгляды, сквозь солнце и тень, — и так же свернул налево, к морю, к кафе… а впрочем, все это, и даже эти отзвуки прошлого, отсветы прошлого… все это тоже было, конечно, вот сейчас, в настоящем, и точно так же держало его, как держали его, там, в деревне за дюной, сосны и ветер, море и облака.
Он пришел рано,
— И конечно, мы изменяемся… конечно, мы изменяемся… Мы не властны над этими изменениями… вот в чем все дело…
Он пил кофе; он ждал Алексея Ивановича.
— Вот сейчас, вот сейчас…
— Жизнь находит, но жизнь и теряет вдруг свою тему…
— Как видите, я сдержал свое обещание…
— Я тоже.
Он вошел совсем неожиданно, Алексей Иванович, из сиянья и солнца за дверью, с внезапной улыбкой.
— Я очень рад вас видеть. Да, очень рад…
И как бывало ему время от времени свойственно, несколько раз повторил он это: очень рад, очень рад… как будто прислушиваясь к нему, удивляясь себе… затем, преодолев препятствие, посмотрев на часы и заказав, в свою очередь, кофе, сообщил Максу, что, как Макс, наверное, знает, здесь, совсем рядом и почти за углом, есть, и причем открытый — если открытый зал может называться, действительно, залом — открытый, как бы то ни было, зал, где летом устраиваются концерты, нарушим запрет, и где как раз сегодня, вечером, в восемь, неизвестный ему оркестр с неизвестным ему дирижером играет, мир названий… конечно, несколько, ему, Алексею Ивановичу, как раз отлично известных и вполне любимых им пьес, каковые он и предлагает ему, т. е. Максу, послушать с ним вместе.
— Да, с удовольствием, — ответил Макс. — Я только должен успеть на последний автобус… без пяти минут десять. И до него еще надо доехать… на электричке.
— В таком случае, мы простимся с вами… после первого отделенья.
— Хорошо, — сказал Макс. — Как проходит ваша… конференция, если позволите?
— Она уже закончилась, — сказал Алексей Иванович. — Завтра я уезжаю. Нет, ничего особенного… все как обычно.
Он смотрел на Алексея Ивановича, Макс; он подумал вдруг, что он вообще ни с кем, почти ни с кем не говорил целый месяц.
— Ну а вы-то, Макс… чем вы занимаетесь, собственно, в этом… поскольку я его представляю себе… исключительном одиночестве?..
— Переворачиваю понятия, — сказал Макс.
— Всегда полезно. Какие же?
— А… всякие. Какие придется.
— И все же… к примеру?
— Ну… возьмем, к примеру, понятие…
Почему бы и нет, в самом деле?
— Понятие, к примеру, случайности…
— Возьмем его, почему бы и нет?
— Что скажете вы в таком… случае…
Они возвратились, следовательно… готовились, наконец, возвратиться… к тому, давнему разговору, ночному и зимнему. Он ждал этого, Макс. Он не знал лишь, хотел ли он этого.
— Что скажете вы… о вот таком, например, рассуждении?
— Что же?
— Вообще… да… случайное. Случайные мысли, нам неподвластные…
— С известной точки зрения все случайно, — сказал Алексей Иванович. — Кроме… самой этой точки зрения, быть может.
— Она тоже случайна, — сказал Макс.
— Вот как?
— Конечно. Она тоже, конечно, случайна. Она вспыхивает, она гаснет, исчезает, вновь появляется. И наши неслучайные, как мы полагаем, наши собственные, как полагаем мы, мысли… тоже, тоже, конечно, случайны. Они есть… их могло бы не быть. Они приходят к нам… неизвестно откуда… сами собою. Они уходят… неизвестно куда. Мы над ними тоже… не властны. И это правильно, и так и должно быть. Больше того, я сказал бы, что их… случайность равняется их неизбежности.
— Остроумно, — сказал Алексей Иванович. — И какие же выводы вы делаете из всего этого?
— Я больше не делаю выводов.
— Вообще никаких?
— Вообще никаких. Да и зачем нужны… выводы?
— Только выводы, по-моему, и нужны.
— Разве?
— Без всяких сомнений. Дело ведь вовсе не в наших каких-то… вновь скажем… мыслях.
— Нет, не в них дело.
— Но дело в том, чтобы превратить их… если угодно… в жизнь. Усвоить их и жить… в соответствии с ними.
Все так же медленно проплывали за окнами тени прохожих, обведенные солнцем; все так же тихо вплывали, в открытую дверь, шум прибоя, далекие голоса.
— Нет, и не в этом дело, — сказал Макс. — Речь вообще идет не о жизни… и уж тем более не о том, чтобы привести ее в соответствие… с чем бы то ни было. Все это лишь отрывает нас от того, что… есть, все эти… поиски соответствий… старания и стремленья. А впрочем… не пойти ли нам на море?
— Зачем?
— Просто так.
— Хорошо, пойдемте.
Они вышли, действительно, на море; они сели, на берегу, на скамейку.
— А между тем, — сказал Алексей Иванович, — если отказаться от стремлений, стараний, то… что же будет? Случайные, опять-таки, мысли… как вы выражаетесь.
— А вот и нет, — сказал Макс. — Вот и нет. Вот и нет. Неизвестно… и неважно, что… будет. Ничего вообще не… будет. Есть только то, что есть, вот сейчас… вот это море, вон те облака…
Он и смотрел, разумеется, на это море, те облака; он вновь подумал, наверное, что он мог бы и не говорить Алексею Ивановичу того, что говорил, собирался сказать.
— Мы держимся за наши стремленья, — сказал он, — желания, поиски соответствий. Мы пробуем не держаться за них, отпускаем одну руку, другую… Мы боимся упасть, мы снова за них цепляемся. На самом же деле…
— Вы правы, — сказал Алексей Иванович.
— Простите? — сказал Макс (как некогда…).
— Вы правы… конечно. Но и я тоже прав. И значит… что же? И значит, — говорил Алексей Иванович (своими спокойно-удивленными глазами тоже глядя, разумеется, на море…) — и значит, с одной стороны, стремиться ни к чему нельзя… и всякое стремленье… вы правы… отрывает нас от того, что есть… по крайней мере, от того, что есть… в нас же… от неизбежно-случайного и в случайности своей неизбежного… перевернем, в самом деле, эти… очаровательные понятия… от нам неподвластного и для нас неожиданного… от нас самих, — с внезапной улыбкой. — Но и не стремиться тоже нельзя… и если отказаться от стремлений, во всяком случае от стараний, усилий, то все, конечно, развалится, распадется и спутается…