Максим Горький в моей жизни

Макаренко Антон Семенович

У нас в жизни есть много чудаков, таких как будто странных людей, иногда и дураки есть. (С м е х ). Есть люди с мошенническими наклонностями, халтурщиик, марафетчики, портачи. Очень интересно, как их воспитывает общество уже не в колонии, а в самой работе. Эта тема меня страшно увлекает...

Как я связан с педагогическим миром? Раньше я был очень связан, как вы знаете по книге. Были у меня противники, но большинство, в особенности члены партии, стояли на моей стороне, или, вернее, я стоял на их стороне. Я считаю, что советская педагогика носится

в воздухе. Тут не может быть двух мнений. Совершенно ясно и определенно, что нужно делать...

Насчет кустарности метода. Это чрезвычайно сложный вопрос. Я сторонник педагогической науки, но только новой науки. Как меня не обливали холодной и горячей водой, не могу я понять, что я могу взять у Руссо. Я его читаю миллион раз, и все-таки нет, отвращение у меня к Руссо. Ну хорошо. Песталоцци был хорошим человеком. Он был добрым, любил детей - это мы у него давно взяли. Что же касается метода, то у него тоже ничего нельзя взять#8.

Когда мне говорят - а Маркса читали, Ленина читали? Я отвечаю: извините, пожайлуста, Маркс и Ленин не педагоги, это больше, чем педагоги. Если я беру что-то у Маркса, Ленина, то это не значит, что я должен благодарить педагогов. (А п л о д и с м е н т ы.)

Я выписал из Ленина от первой до последней строчки все места, имеющие отношение к вопросам воспитания, такие, которые сначала, казалось бы, даже никакого отношения не имеют к воспитанию.

Когда Ленин говорит о дисциплине среди рабочих, эти места являются для меня основанием для дисциплины среди воспитанников.

Из этого, конечного, можно создать большую, настоящую педагогическую книгу, но я не решаюсь, считаю себя еще малоподкованным, чтобы заняться такой работой. Когда-нибудь обязательно сделаю это. Я считаю, что можно не читать больше ничего, кроме Маркса и Ленина, чтобы создать новую педагогику. (А п л о д и с м ен т ы).

Будет ли продолжена "Поэма"? Хватит, не могу больше "Поэму"

продолжать...

Вот интересная записка, видно, что писал педагог: В последней части своей книги вы сравниваете процесс воспитания детей с технологическим процессом. Не перегнули ли вы в своих суждениях? Никак нельзя согласиться с вашим сравнением обработки металла и живого человека. Не механический ли это подход?"

Но понимаете, никак я не могу добиться, чтобы меня поняли. Все-таки люди верят, что есть душа, какой-то пар, который нужно особо обрабатывать.

Какая, собственно, принципиальная разница? Когда вы берете кусок металла, вы имеет цель, средства и технологический процесс. Почему невозможен технологический процесс по отношению к человеку? Пока мы не придем к необхгодимому уважению своей технологической науки, мы не сможем хорошо воспитывать детей#9.

Я в своей книге говорю, что некоторые детали человеческой личности можно штамповать на штампах. На меня педагоги страшно кричат за это место - как можно человека штамповать? Я же не предлагаю взять живого человека и засунуть его в пресс. (С м е х ).

Возьмем, например, привычку к чистоте, к точности.

Это буквально штампуется в коллективе. Не нужно никакого индивидуального подхода к этому вопросу. Вы создаете общие условия, создаете ежедневный опыт. Они изо дня в день умываются, чистят зубы, моют ноги, и, когда они выходят из коммуны, они уже не могут не умываться ежедневно.

Какая особая хитрость для этого нужна? Никакой, это пустяковая задача, и это действительно можно сранвить со штампом. Но как и в штамповальном деле требуется тонкая работа самих штампов, так и здесь...

О моей переписке с Горьким. С Горьким я сначала переписывался как заведующий колонией им. Горького, а потом, когда я оттуда ушел, переписывался с ним лично как автор.

Алексей Максимович очень настаивал все время на том, чтобы я писал книгу, а я сопротивлялся. Хотя книга у меня была написана, но, по совести, считал ее такой плохой и неинтересной, что думал - не стоит ее показывать Горькому#10. По этому вопросу была переписка. Она потом пошла уже в порядке нашей литературной дружбы и, главным образом, в порядке его опеки над моим литературным трудом...

О девушках. Мне был сделан правильный упрек насчет Раисы, что в книге не показано ее перерождени.

Вообще я должен признаться, что с девушками я работал слабее, чем с мальчиками. С мальчиками у меня как-то лучше выходило, а с девушками, в особенности когда они достигают 15-16 лет и начинают влюбляться, - дело совсем плохо. (С м е х ).

Мальчик, если влюбится, я могу подозвать его и сказать - подожди. И, конечно, он подождет. (С м е х ).

Девушке этого не скажешь.

Хлопца спросишь - влюблен? Он скажет - влюблен! А если девушку спросишь, она говорит - ничего подобного, что вы выдумали! (С м е х).

Не за что взять, и потом там какая-то особенная нежность требуется, особенная паутинка, за которую надо повести, а я для этого дела немножко грубоват, что ли. Мне с девушками трудно было работать; или я боялся разбить эти нежные организмы - они, знаете, умеют казаться нежными, - или, может быть, там нужна женщина для специальных разговоров.

Все-таки колонию без девушек я себе не представляю. Считаю, что правильное воспитание может быть только совместным. Как в жизни люди живут вместе, так и воспитываться они должны вместе, и тогда нормально будет идти жизнь девушек и мальчиков. Такова наша советская установка.

В некотором отношении с девушками легче, но зато внутренность их души так не ковырнешь, как у хлопца. С внешней стороны они причиняют меньше затруднений. Они почти никогда не крадут, никогда не убегают, не дерутся, но, правда, ссорятся гораздо больше. (С м е х ). Как мирить их в этих ссорах - это даже для меня, с таким опытом, в значительной мере еще секрет. Так трудно добиться того, чтобы они не обиделись на тебя же и чтобы не усилить еще эту ссору.

Вообще с девушками очень трудно работать. Поэтому и книга у меня дана, может быть, без такой прямой любви к делу отражения работы с девушками...