Максим Перепелица

Стаднюк Иван Фотиевич

А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзота и траншеи израсходовали.

Слышу – посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов предупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать.

Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срываются и падают за шиворот сухие ко­мочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся.

Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами.

– За мной, Миша! – крикнул я не по-уставному и прямо из окопа

швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег – за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься.

Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни пробираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба передние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен.

А башню тем временем Миша Симаков «обраба­тывает». Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка командирской башни.

Танк, разумеется, остановился. Слепой же!

– Что случилось? – слышу из-под брони голос.

Тут им посредник и объяснил:

– Танк выведен из строя.

Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: «Вперед!» А у Симакова спрашиваю:

– Закурим, Миша?

– Вы же говорили – вредно! На нервах отражается!

– Так то ж в воздухе! – смеюсь я. – А на земле можно…

Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недоволен генерал? Возможно, танкисты жалобу по­дали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое?

Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на которой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офицеров, разговаривает. Пред­ставительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают.

Докладываю:

– Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился!

Он поднял глаза и смотрит с недоумением.

«Неужели разыграли? – мелькнула у меня мысль. – Вот смеху будет! На всю роту!..»

– Кто вы такой? – недовольно спрашивает генерал.

– Командир первого отделения, первого взвода…

Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров.

– Это я вам докладывал, товарищ генерал…

Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника.

– А-а, – заулыбался генерал и встал на ноги, отрях­нулся. – Рад познакомиться с героем, – и крепко пожал мне руку.

К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь – рад, что генерал не ругать вызвал.

– Любопытно, любопытно вы воюете, – продолжает генерал. – Молодец. И за ствол над проволочными за­граждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз по­казали, что нашему солдату нет преград.

Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном.

– То, что личным примером ведете солдат в бой, – хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, – плохо! Да, да, плохо! Ослеплять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жад­ным! – и опять заулыбался генерал. –

Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно… А в общем моло­дец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность.

– Служу Советскому Союзу! – гаркнул я в ответ.

НА ПОБЫВКЕ

Эх… любовь!..

Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по моему мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пустячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица.

А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое лю­бовь? Ответить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые можно сложить в рядо­чек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгаданную, но все еще тайну.

Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку не­мало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, не­смотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сжевать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить человеку на белом свете.

Однако слова – еще не факт. А наш брат военный при­вык разговаривать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к факсам.

Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сержанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только словом – песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в армии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменивались мы с Марусей пись­мами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква лю­бовью дышала.

И вот мне и моему другу земляку, тоже сержанту, Сте­пану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Поехали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Яблонивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кри­чит – так хочется домой Ну, конечно, и о наших девуш­ках говорили Степан – о Василинке Остапенковой, а я – о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный.

В Винницу поезд пришел на рассвете. Отсюда до Яблонивки рукой подать. Какой-нибудь час узкоколейным поездом проехать да еще часочек пешком пройтись.

Но поезд узкоколейный отходит не скоро. В самый раз времени хватит, чтобы привести себя в порядок. Дорога-то позади не близкая – запылились, обмундирование на нас поизмялось. А разве может солдат появиться среди людей, а тем более в родном селе, в помятом мундире?..

Вот и направились мы в комнату бытового обслужива­ния при новом вокзале. Часа два утюжили там нас, пуго­вицы чистили, свежие подворотнички к мундирам приши­вали. Вышли мы из той комнаты, как женихи, нарядные.