Максимилиан Волошин, или себя забывший бог

Пинаев Сергей Михайлович

Петербург. Редакция «Аполлона». Взбудораженные стихами Черубины, сотрудники обмениваются их текстами.

— Вы мне переписали?

— Да, вот возьмите.

— Это потрясающе. Вы только послушайте:

Даже Ронсара сонеты не разомкнули мне грусть. Всё, что сказали поэты, знаю давно наизусть. Тьмы

не отгонишь печальной знаком Святого Креста, а у принцессы опальной отняли даже шута.

Здесь же и Вячеслав Иванов:

— Должен признаться — эта дама весьма искушена в мистическом Эросе!..

Иннокентий Анненский:

— Да, старую культуру и хорошую кровь нельзя не почувствовать! Но знаете: эта девушка, хоть отчасти, но русская — она думает по-русски.

Неожиданно «выстреливает» Алексей Толстой:

— А вам не кажется, что многое здесь — от Макса Волошина?

Волошин, который до того сладко улыбался и кивал, бросает на Алихана уничтожающий взгляд, и тот исчезает. К счастью, кто-то отвлекает внимание присутствующих от реплики Толстого:

— Господа, обратите внимание — она пишет о своей родословной. Даже описывает родовой герб:

Червлёный щит в моём гербе, и знака нет на светлом поле. Но вверен он моей судьбе, последней — в роде дерзких волей.

— Где это, где?

— Да вон, на бумаге с траурным обрезом.

— Какой вкус, какой полёт чувства!

Кто-то пытается вовлечь в разговор Гумилёва, но тот, скрестив на груди руки, с презрением взирает на всю эту кутерьму. Наконец, Маковскому задают вопрос по существу:

— Сергей Константинович, так когда же выйдут стихи Черубины де Габриак?

— Я в отчаянии. Номер уже составлен. Иннокентий Фёдорович, не уступите ли вы, ну хотя бы две свои полосы?

— Ради такой очаровательной женщины…

Волошин, с удивлением:

— Откуда вы знаете, что она очаровательна?

Телефонный звонок. Все умолкают. Маковский срывает трубку:

— Это вы? Умоляю. Давайте договоримся о встрече. Что? На островах? Потом будете в театре? Но как мне вас… (Медленно кладёт трубку.) Сказала: я должен опознать её шестым чувством…

Петербург. Набережная. Волошин и Маковский возвращаются из редакции.

— Признаюсь вам: я написал ей ответ на французском языке. Только вот не знаю, куда его… Я попросил её порыться в старых тетрадях и прислать всё, что она до сих пор писала.

— Вы считаете, что и детские её стихи заслуживают внимания?

— Я уверен: они столь же совершенны. Очаровательная женщина.

— Почему вы так в этом уверены?

— Не знаю. Но мне постоянно

видится её облик. Как жалко, что отец не передал мне свой талант живописца! Кстати о художниках… Сомов… он сегодня меня уверял, что готов с повязкой на глазах ездить к ней на острова в карете, чтобы писать её портрет. Он готов дать ей честное слово не злоупотреблять её доверием.

— Сомов? Откуда он знает, что она живёт на островах?

— Он только предполагает. Но при этом он обещает не допытываться, кто она такая и по какому адресу проживает.

— Весьма благородно с его стороны.

— Весьма глупо! Ведь он просит меня уговорить её позировать, а я понятия не имею, где её искать!

— Она что же — не оставила вам адреса?

— Только запах духов. Удивительно тонкий запах.

— И полыни.

— Полыни?

— Ах, простите — вербены…

Петербург. Старинный особняк. К дому приближаются Маковский и Сомов.

— Уже полдня ходим и хоть бы на метр приблизились к цели!

— Искусство, господин Сомов, требует немалой крови и нервов. Не мне вас учить.

— Не только нервов, но и денег. Я слышал, Сергей Константинович, что с помощью подкупа вы заручаетесь доверием невинных людей и уже опросили всех дачевладельцев Каменноостровского по поводу Черубины.

Маковскому крыть нечем.

— Ну что, рискнём?

Сомов дёргает звонок у парадной, и вскоре в дверях показывается дворецкий. С некоторым удивлением и тревогой смотрит он на господ явно богемного вида. Маковский берёт инициативу в свои руки:

— Вот что, голубчик, у нас к тебе конфиденциальный разговор.

Дворецкий напрягается.

— Мы из редакции литературного журнала «Аполлон». Нам сказали, что в этом доме (сверяется с бумажкой) проживает или, ну скажем, может проживать, молодая особа, графиня, приехавшая из Франции, поэтесса Черубина де Габриак.

Дворецкий бросает на любопытствующих господ подозрительный взгляд, но всё же отвечает:

— Их превосходительство графиня Нирод уехали за границу.

— А куда именно, любезный?

— В Париж.

— И давно она покинула Россию?

У обоих «сыщиков» хищно загораются глаза. Хитроумный слуга, смекнув, что господам нужны какие-то факты, в которые они очень хотят поверить, мгновенно перестраивается:

— Да ещё весной.

— Что же, она одна уехала?

— Никак нет-с. С мужем, Иваном Ардальонычем-с.

Видя, что оба посетителя разочарованы, добавляет:

— У их превосходительств — две внучки-с. В Париже проживать изволят-с. Да, вот… та, что помоложе, сейчас здесь, в Петербурге.

Маковский машинально суёт ему купюру и задаёт главный вопрос:

— Как зовут ту, что сейчас в Петербурге?

— Не извольте гневаться, ваше благородие… Мудрёное имя. Вроде как Жозефина. Но графиня называет её как-то ещё и по-другому.