Максимы и мысли (Характеры и анекдоты)
Шрифт:
Дидро, и в шестьдесят два года остававшийся любителем женщин, сказал однажды кому-то из друзей: оЯ то и дело твержу себе: ?Ах, старый дурак, старый юбочник) Когда же ты перестанешь подвергать себя риску получить позорный отказ или дать осечку и осрамиться?"п.
Г-н де К* распространялся о преимуществах английского образа правления в собрании, где присутствовало несколько епископов и аббатов. Один из них, аббат де Сегеран, возразил ему: оСударь, то немногое, что я знаю об этой стране, отнюдь не пробуждает у меня желания поселиться в ней. Уверен, что мне там было бы очень плохоп.-оИменно потому эта страна и хороша, господин аббатп, - в простоте
Несколько французских офицеров посетили Берлин, и один из них явился на прием к королю в партикулярном платье и белых чулках. Король, подойдя к нему, осведомился, как его зовут.
– Маркиз де Бокур.
– Какого полка?
– Шампанского.
– А, того самого, где плюют на дисциплину) . . И король заговорил с остальными офицерами, на которых были мундиры и ботфорты.
Г-н де Шон, заказав портрет своей жены в образе Венеры, никак не мог решить, в каком же виде ему самому позировать для парного портрета. Он поверил свои сомнения мадмуазель Кино, и та посоветовала: оВелите изобразить себя Вулканомп.
У врача Бувара был на лице шрам в форме буквы оСп, который сильно обезображивал его. Дидро любил повторять, что Бувар обязан этим уродством своей неловкости: взявшись за косу Смерти, он стукнулся о косовище.
Проезжая через Трясет и по обычаю своему сохраняя инкогнито, император остановился в гостинице. На вопрос его, не найдется ли удобной комнаты, ему ответили, что свободны лишь две чердачные каморки, последний хороший номер занял недавно приехавший немецким епископ. Император распорядился подать ужин, но и тут оказалось, что остались лишь яйца да овощи: вся птица пошла на стол прелату и его свите. Тогда император велел спросить епископа, не пригласит ли тот его, как иностранца, разделить с ним трапезу. Епископ ответил отказом. Императору пришлось ужинать с одним из епископских капелланов, для которого не нашлось места за общим столом. Он спросил священника, зачем они едут в Рим. оЕго преосвященство намерен исхлопотать себе бенефиций, приносящий пятьдесят тысяч гульденов дохода, благо император еще не знает, что этот бенефиций освободилсяп,-ответил капеллан и переменил разговор. Вечером император написал два письма: одно-кардиналу-датарию, другое-своему послу, и попросил нового знакомца по приезде в Рим передать их по адресу. Капеллан сдержал слово и, к великому своему изумлению, получил от кардинала-датария жалованную грамоту на вышеназванный бенефиций. Он сообщил об этом своему епископу, и тот немедленно уехал восвояси. Капеллан же задержался в Риме и позднее рассказал прелату, что история с бенефицием явилась следствием писем, адресованных имперскому послу и кардиналу-датарию тем самым иностранцем, с которым его преосвященство не пожелал поделиться ужином в Триесте: иностранец оказался императором
Граф де* и маркиз де* спросили меня, усматриваю ли я какое-либо различие в их житейских правилах. оРазличие действительно есть, - ответил я: - один из вас готов лишь облизывать уполовник, а второй способен еще и проглотить егоп.
В 1788 году, получив отставку, барон де Бретейль всячески порицал поведение архиепископа Санского. Он называл его деспотом и приговаривал: оА вот я хотел, чтобы королевская власть не выродилась в деспотию и не выходила за пределы, которыми была ограничена при -Людо
вике XIVп. Он полагал, что такие речи-признак гражданского мужества и могут даже погубить его во мнении двора.
Однажды, когда у г-жи д'Эпарбе было любовное свидание с Людовиком XV,
– Ты жила со всеми моими подданными.
– Ах, государь!..
– Ты спала с герцогом Шуазелем.
– Но он так влиятелен!
– С маршалом Ришелье.
– Но он так остроумен!
– С Монвилем.
– У него такие красивые ноги!
– В добрый час!.. Ну, а герцог д'Омон? У него-то ведь нет ни одного из этих достоинств.
– Ах, государь, он так предан вашему величеству!
Г-жа де Ментенон гуляла с г-жой де Келюс у пруда в Марли. Вода была так прозрачна, что дамы разглядели плававших в ней карпов. Рыбы были тощими и невеселыми, двигались медленно. Г-жа де Келюс обратила на это внимание своей спутницы, и та ответила: оОни, как и я, скучают по тон мутной луже, откуда их извлеклип.
Колле положил на срочный вклад изрядную сумму, поместив ее из десяти годовых у некоего финансиста, который за два года не выплатил ему ни одного су. оСударь,-заявил банкиру Колле,-я обратил свои деньги в пожизненную ренту именно затем, чтобы получать ее при жизнип.
Английский посол в Неаполе устроил однажды очаровательный праздник, стоивший ему, однако, не слишком дорого. Это стало известно, и в свете принялись злословить, хотя сначала праздник был сочтен очень удачным. Посол расквитался с хулителями как истый англичанин и человек, умеющий презирать деньги. Он объявил, что намерен устроить новый прием. Все решили, что британец собирается взять реванш и праздник будет поэтому чем-то из ряда вон выходящим. В назначенный день гости толпой съехались в посольство, но никаких приготовлений к приему не
обнаружили. Наконец, слуга вынес жаровню. Собравшиеся замерли в ожиланип чуда. оГоспода,-сказал им посол,-вам не важно, весело у меня или скучно; вас интересует одно - во сколько мне встал прием. СмотРите же! (u, распахнув свой фрак, он показал приглашенным его подкладку). На нее пошло полотно Доменикино ценой в пять тысяч гиней. Но это не все. Вот десять векселей на предъявителя по тысяче гиней каждый. Они выписаны на амстердамский банк (с этимы словами посол скомкал бумаги и бросил их на жаровню). Не сомневаюсь, что сегодня вы разъедетесь по домам, довольные и праздником, и мною. До свиданья, господа! Прием оконченп.
оПотомство, - говариолл г-н де Б*,-это всего-навсего новая публика в театре, приходящая на смену старой. Ну, а что такое нынешняя публика-нам известноп.
Н* говорил: оКак в нравственном, так и в физическом отношении, как в прямом, так и в переносном смысле мне ненавистны три вещи: шум, опьянение и похмельеп.
Узнав, что некая особа легкого поведения вышла за человека, слывшего до тех пор вполне добропорядочным, г-жа де Л* заметила: оДаже будучи потаскушкой, я все равно осталась бы честной женщиной: мне в голову бы не пришло взять в любовники того, кто способен на мне женитьсяп.
оГоспожа де Ж*, - утверждал М*, - слишком умна и ловка, чтобы ее презирали столь же глубоко, как многих других женщин, гораздо меньше достойных презренияп.
На первых порах своей брачной жизни покойная герцогиня Орлеанская была сильно влюблена в мужа-свидетели тому почти все закоулки Пало-Рояля. Однажды супруги отправились навестить вдовствующую герцогиню, которой тогда нездоровилось. Во время беседы она задремала, и герцог с молодой женой решили немного позабавиться, предавшись утехам прямо у постели больной. Та заметила это и упрекнула невестку: оСударыня, вы первая заставляете меня краснеть за замужних женщинп.