Мал золотник…; Туман спустился c гор
Шрифт:
Но суть опять-таки не в имени. Кажется, я пишу нескладно, отвлекаюсь. Я волнуюсь, у меня сильный жар. Сейчас полночь. Единственная радость моя, единственное счастье моё – Амирчик – сладко спит, а я, истерзанная думами, больная, пишу вам.
Никогда в жизни, даже там, на фронте, рядом со смертью, я не испытывала такого страха, как сейчас. Мне страшно. Мне нельзя умирать. Мне надо жить ради сына. Я боюсь, что он останется один-одинёшенек на белом свете. Хорошо понимаю, что мир не без добрых людей, что государство вырастит его, но ничего не могу поделать с собой. Теперь я понимаю, каково было моей матери, когда
Простите, кажется, я опять отвлеклась.
Так вот, у меня ребёнок – ваш сын, ему три годика. Меня настигла беда. Я простудилась. Воспаление лёгких. У нас в свинарнике – сквозняки. Меня лечит деревенский фельдшер. Заходят каждый день соседи, топят печь, еду приносят. Гляжу я на сынишку и не могу сдержать слёз. Жаль его, вдруг сиротой останется, круглым сиротой при живом отце и родственниках. Вот и решила написать вам. Если я умру – возьмите к себе Амира. Если вы женаты, имеете детей, ваша жена, как мать, поймёт меня и вас простит. Ведь всё, что произошло между нами, было до неё. Тогда там, на фронте, рядом со смертью, люди были рады минутному счастью…
Вас я полюбила чистой, девичьей любовью. Если бы вы знали, как я была счастлива в те дни рядом с вами! Я ничего не боялась, даже смерти.
А сейчас мне страшно умирать, потому что я не одна. Бедное дитя моё, что ждёт его?! Умоляю вас: возьмите сына. Если ваша жена не захочет, отдайте его родителям. Они полюбят его, ведь кровь в нём – ваша… А если я выкарабкаюсь из когтей смерти, привезёте Амирчика обратно – и я буду растить его одна. Было бы хорошо, если бы его знали родственники и он знал их. Мало ли как может сложиться жизнь и его, и моя…
Повторяю ещё раз: к вам у меня нет никаких претензий. Я никогда не жалела и не буду жалеть о том, что было между нами на фронте.
С рождением ребенка я обрела счастье. Ах, если бы вы знали, как мне хочется жить! Я готова переносить любые тяготы, лишения, нужду, лишь бы все время видеть любимого Амирчика. Как мне тяжело! С трудом пишу. Нет сил…
Простите меня, ради бога, ради сына простите. Не побеспокоила бы вас, не дала бы знать о себе, если бы не моя болезнь. Надеюсь на вашу порядочность, доброту…
Если я умру после отправки этого письма, вам сообщат телеграммой. Умоляю вас, приезжайте тогда и возьмите сына к себе. А если выздоровею – не приезжайте.
Желаю здоровья вам, вашим родным, близким! Будьте счастливы. Марина».
Али-Султан молча положил письмо перед Амиром-Ашрафом. Склонив голову на грудь, Амир-Ашраф сидел неподвижно и тоже молчал. Он был так потрясён этим известием, что не мог вымолвить и слова.
Когда в комнату с шумом вошла Набат, Амир-Ашраф, испугавшись, что она может увидеть письмо, дрожащей рукой накрыл его. Али-Султан указал глазами жене на дверь. Набат вышла. Амир-Ашраф всё так же молча сложил письмо, сунул его в конверт и спрятал в карман.
– Давай заклею, – сказал Али-Султан.
– Не надо. Пусть Селим знает, что мне известно содержание письма, иначе я не смогу начать с ним серьёзный разговор.
– Что же ты намерен делать?
– Сам не знаю, ещё не собрался с мыслями. Но что-то надо делать. И немедля. Сегодня же! – решительно произнёс Амир-Ашраф.
Он
– Прошу тебя, никому не говори об этом письме.
Али-Султан кивнул.
В комнату снова вошла Набат.
– Куда же ты, дорогой сосед, заторопился? Я вот плов несу. Ароматный, пальчики оближешь, – приветливо улыбнулась она Амиру-Ашрафу.
– Благодарю. Я ещё не совсем выздоровел, боюсь есть мясное. Тяжело мне после баранины, – ответил Амир-Ашраф, не поднимая головы.
– Что с ним, чем он расстроен? – спросила Набат мужа, когда Амир-Ашраф закрыл за собой дверь.
– Ничего, просто нездоровится человеку.
– Очень жаль. Всегда был таким приветливым, добродушным, а теперь какой-то настороженный.
Набат поставила перед мужем тарелку с дымящимся пловом, присела рядом.
– Чего ты уставилась на меня? – спросил её Али-Султан раздражённо. Он был не в духе, письмо русской женщины тяжёлым камнем легло не только на сердце Амира-Ашрафа, но и на его сердце.
– И посмотреть на себя не даёт! А когда-то сам глаз от меня не отрывал. Ну и сиди один, – буркнула Набат.
Она встала и вышла на кухню.
Амир-Ашраф ходил из угла в угол по комнате, не находя себе места. Его трясло, словно в лихорадке. Неожиданное известие перевернуло всю его душу. «Мой внук, наша кровь, где-то в далёкой стороне и, может быть, уже осиротел. Вдруг вот-вот придёт известие о кончине его матери…»
Амир-Ашраф, очень любивший своих детей, мечтавший подержать на руках внуков, не мог допустить даже мысли, чтобы сын Селима остался без отца и рос в детском доме. В искренности Марины он не сомневался. Он почувствовал в её словах крик материнской души, откровенность любящей женщины, которая безропотно готова была нести бремя одиночества, довольствуясь незавидным счастьем матери-одиночки. Его взволновало и то, что Марина, хлебнувшая столько горя, не претендует ни на что, даже на алименты. Нет, это не расчётливая особа, какие встречаются и в аулах. Гордая, с чувством собственного достоинства, не сожалея ни о чём, она беспокоится только о ребёнке и живёт только ради него.
Сердце Амира-Ашрафа разрывалось от жалости к неизвестной обездоленной женщине, которая когда-то ухаживала за его раненым сыном, полюбила его и готова была одна влачить нелёгкую жизнь, довольствуясь плодом своей любви.
– О, великий Аллах, всемогущий и милосердный, услышь мою молитву, отведи тень Азраила [1] от иноверной матери моего внука! Сохрани её и помилуй добродетельной Своей рукой, – зашептал Амир-Ашраф, упав на колени.
В эту ночь он снова не сомкнул глаз. Ему всё время мерещилось то бледное лицо умершей молодой русской женщины, то заплаканное лицо малыша, который тянул к ней руки и кричал: «Мама!.. Мама!.. Проснись!..» Он прислушивался к ночной тишине, и, когда на улице раздавались шаги запоздавших прохожих, сердце его учащённо билось – не почтальон ли это несёт телеграмму с прискорбным известием?..
1
Азраил – ангел смерти.