Малахитница (сборник)
Шрифт:
Еще дважды приходили за Глафирой люди Пантелея Ильича, да все никак не сподобились девку забрать. А потом все забылось как будто.
Пришла весна. Вскрылась Круть-река, с глухим треском и гулом унесла потемневший лед. Глаша в глубине души ждала, что после поста и Светлой Пасхи посватается к ней Ерофей. Но парень о сватовстве не заговаривал, только с каждым днем все больше печалился. Не выдержала Глаша, спросила однажды, о
— Как же мне не печалиться, Глашенька? Я жить с тобой хочу, дом вести, детишек растить. Да только не бывать этому. Ежели мы с тобой повенчаемся, ты сама крепостной у Пантелея Ильича станешь, и детей наших крепостными запишут. Не хочу я этого, — ответил Ерофей, и на его лицо легла тень.
— А ежели сбежим? — предложила Глаша. — На вольные земли подадимся?
Ерофей помолчал немного, задумавшись, и проговорил:
— Всю жизнь бегать не будешь. Я тут поспрошал заводских мужиков… Говорят, барин-то наш, Пантелей Ильич, как-то перед гостями бахвалился, что, мол, он барин самый что ни на есть правильный, справедливый. И ежели кто из его мастеров предъявит хороший выкуп за себя, так он тому мастеру честь по чести вольную оформит. Так может мне попробовать? Подкоплю деньжат, серебряную аль золотую жилу найду и тем от барина откуплюсь. Как думаешь, Глашенька?
А у нее от этих слов глаза засияли, щеки румянцем расцвели. Бросилась Глаша любимому на шею и заговорила горячо:
— Я помогу, Ерофеюшка, коли не забоишься! Я ведь сызмальства самоцветные камни да золото знаю, чую их! Еще маленькой была, играла в лесу с золотыми змейками-дайками, и они мне показывали, где россыпи самоцветные, а где жилы золотые да рудные.
Просветлел лицом молодой мастер, обнял свою милушку и поцеловал крепко.
— Ты и есть моя золотая дайка, любушка моя, — прошептал он.
Сладко защемило Глашино сердечко. И не только от того, что его переполняла любовь, а еще и от того, что принял ее тайну Ерофей, не испугался и не обозвал ведьмой да бесовкой. На том и порешили.
В тот же вечер слуги Пантелея Ильича явились за девкой Глашкой. Отбояриться на этот раз не вышло.
Сам Пантелей Ильич сидел за накрытым столом, чай пил. Предъявили ему девушку. Он окинул ее липким взглядом и приказал:
— Нут-ка, повертись!
Глаша с места не двинулась.
— Вы, Пантелей Ильич, меня работать вызвали, — заговорила она, — так скажите, чего делать надо. А я не карусель на ярмарке, чтобы попусту вертеться.
Заводчик голову набок склонил, прищурился нехорошо так и прошипел:
— Не по чину баешь, девка. Знаю я про ваши шашни с Ерофейкой Марковым. Замыслила лучшего мастера у меня сманить? Думаешь, коли ты не моя крепостная, так тебе все дозволено?
— Намедни вы, по пьяному делу, прилюдно побожились, что ежели вам какой холоп насыплет золота столько, сколько сам весит, вы тому холопу вольную дадите, — храбро заговорила Глаша, а у самой внутри все мелким бесом дрожит. — Помните ль, барин?
Как только Глаша про золото сказала, у заводчика глаза заблестели и лоб испариной покрылся.
— Не ты ли, красавица, мне то золото принесешь? — спросил он вкрадчиво.
— Ежели отпустите Ерофея — принесу, — ответила девушка.
Заводчик ухмыльнулся, довольный, и велел своим холопам с Глафирой теперь же идти.
Под утро вернулись слуги, с ними и Глаша. Доставили барину на тележке золотой крошки. Тот аж затрясся весь. Велел песок драгоценный взвесить да в сундук ссыпать. А на Глафиру зыркнул алчно и говорит:
— Вот что, девка, ступай снова. То золото за Ерофея было, а ты еще и за себя заплати, а то обоим вам воли не видать.
Глаша отерла пот с лица и нахмурилась.
— Как же так, Пантелей Ильич? Не было такого уговора!
— Ты, девка, говори да не заговаривайся! — рыкнул тот в ответ. — Лучше в окно глянь, на полюбовничка своего.
Кинулась Глаша к окошку. А там посреди барского двора стоит у столба Ерофей, нагой по пояс, руки цепью прикованы, губы в крови. Перед ним стоит мужик, кнутом поигрывает. Вскрикнула Глаша. Ерофей услышал, повернул к ней избитое лицо и одними губами сказал: «Беги!»
— Стоит мне свистнуть, ему тотчас кнутом ребра пересчитают, — сказал заводчик. — А потом и тебе. Будет у вас венчание на крови. Что побелела, молодаечка?
У Глаши внутри все заледенело. Она и думать не хотела, что с ее ненаглядным такое может случиться. За себя ей не было страшно, а вот за любимого… А барин решил, что девка глупая упрямится, и махнул рукой своему подручному. Взвился в воздух черный кнут, рассек со свистом воздух и пропорол Ерофею спину. Брызнула молодая кровь на землю, повис парень на цепи в бесчувствии. Глаша закричала было, да голос пропал.
А барин глумится:
— Передумал я! Не убью Ерофейку, а покалечу. Ежели ему ноги переломать, и он тут останется, и ты завсегда рядом будешь. Не бросишь ведь его болезного? Не бросишь. По глазам вижу.
Глафира вдруг выпрямилась, словно кол проглотила, глазищи засверкали недобро.
— Верно, барин, не брошу, — заговорила она. — Видать, некуда нам деваться, твоя взяла, Пантелей Ильич. Так и быть, послужу тебе. Только Ерофея не калечь.
Обрадовался заводчик, руки свои загребущие радостно потирает.
— Покажу я одно место заветное, — продолжила Глафира. — Только идти туда прямо нынче надо. Сегодня ночь особая, золотые змеи-дайки наверх выйдут. Коли споймаешь их, будешь всю жизнь на золоте есть, а они будут тебе служить и рудные места показывать.
Заводчик враз собрался, взял факелы и самых лютых своих холопов, а Глаше велел на руку цепь надеть, чтобы не сбежала.
Привела их девушка к яме. Спустились. И тут открылась им большая нора. Заводчик пустил вперед Глафиру, за ней холопа с факелом, а следом сам полез. Остальные мужики у норы остались.