Малахов курган
Шрифт:
Узнали только, что ночью из гавани вышел по приказу адмирала Корнилова с неизвестной целью пароход «Тамань» и не возвратился. По тому, что все крепостные работы на городской стене приостановились и весь народ с них перегнали на Северную сторону, в городе судили, что сражение на Альме кончилось для нас неудачно и неприятель нападет на Севастополь с севера. Телеграфисты, не получая для передачи депеш, разговаривали между собой. К вечеру Бельбек сообщил, что на всех дорогах и тропинках показались люди, идущие к Севастополю, а на большой дороге – вереница обозов. Канонада на севере умолкла.
… На флоте все совершалось и в этот тревожный день обычным порядком.
В пять часов утра, еще до солнца, в
В восемь часов утра точно по хронометру на всех кораблях пробили склянки. Звонкий, но разнобойный аккорд корабельных колоколов, отбивающих склянки, продолжался не более пятнадцати секунд и оборвался разом на всех кораблях. Команда: «На флаг!» Люди выстроились на верхней палубе. Офицеры на шканцах. «Флаг и гюйс поднять!» Все обнажили головы. На всех кораблях взвились кормовые флаги, на бушпритах – гюйсы.
После подъема флага на обеих эскадрах, корниловской и нахимовской, сделали крюйт-камерное учение. Барабаны пробили боевую тревогу. Комендоры кинулись к своим орудиям. Крюйт-камерные открыли пороховые погреба. По команде примерно подавали картузы с порохом, снаряды, примерно заряжали и палили по очереди правым и левым бортом. Все делалось проворно и быстро. После крюйт-камерного учения на обеих эскадрах сделали парусное учение. По сигналу все корабли, соревнуясь между собой, в две минуты окрылились парусами, покрасовались в них несколько минут и по второму сигналу еще быстрее убрали паруса.
Нахимов сигналом благодарил команды всех кораблей за образцовое учение.
Народ, толпясь на пристани, кричал «ура». Всё убеждало, что флот готовится и готов к выходу в море.
Крепкий орех
На закате солнца к Корнилову прискакал от светлейшего курьер с приказанием немедленно явиться к командующему.
Корнилов приказал своему казаку-ординарцу седлать коня.
Пока приказание исполнялось, курьер успел рассказать, что битва на Альме была жестокой.
– Наши войска сражались стойко. Везде, где дело доходило до рукопашной, одерживали верх. Но потери наши огромны. Много убито, еще больше ранено: пожалуй, до 5 тысяч человек. Армия отступила к реке Каче. Неприятель понес большой урон и остановился, заняв оставленные нашей армией позиции на Альминских высотах.
– Где находится светлейший? Куда идет армия? – спросил Корнилов.
– Светлейший послал меня с дороги из Улукула на Эвенди-Киой. Думаю, что он уже там. А куда двигается армия, это пусть он сам вам, ваше превосходительство, объяснит.
И курьер прибавил с раздражением насмерть усталого человека:
– Полагаю, что и сам Меншиков не знает, куда идет армия.
– Бегут?
– Да нет. Светлейший приказал отступать «с музыкой».
– А морские батальоны [134] ?
– Оба батальона находились в передовой цепи у Бахчисарайского моста; там было очень жарко. Вероятно, потери у них очень большие.
Корнилову подали коня. В сопровождении ординарца-урядника [135] и двух рядовых казаков с пиками адмирал поскакал, огибая саперной дорогой [136] Малахов курган, к Инкерманской [137] гати [138] .
134
Батальон –
135
Ординарец-урядник – в ХIХ в. нижний казачий офицерский чин, состоящий при командире для служебных поручений.
136
Сапёрная дорога – траншеи и рвы для подхода к крепости.
137
Инкерман – район восточнее Севастополя (Украина).
138
Гать – настил из бревен или хвороста для проезда через болото.
За нижним маяком, на подъеме в гору, Корнилову встретился полковник Тотл`eбен [139] на своем вороном коне; впрочем, и конь и всадник были так запорошены белой известковой пылью, что трудно было угадать и масть коня, и цвет мундира на полковнике. Тотлебен откозырял Корнилову.
Корнилов остановил полковника. Они съехались.
– Слышали новость? Мы проиграли сражение. Армия отступает, – сказал Корнилов.
– Знаю. А у меня беда. Я затребовал от адмирала Станюковича брусьев и досок для подпорной стенки из запасов порта.
139
Тотлебен Эдуард Иванович (1818–1884) – генерал-адъютант, создал оборонительную линию укреплений в Севастополе во время осады 1854–1855 гг. Руководил организацией укреплений на Дунае и в Болгарии во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.
– А он что?
– Ответил, что он не отпустит с Делового двора сухопутному ведомству ни одной щепки.
Корнилов усмехнулся.
– Не смейтесь, адмирал! Вы начальник штаба Черноморского флота и должны оказать мне содействие. Прикажите – Станюкович вас послушает.
– Всей душой рад, но этот самодур и меня не послушает. Вы, полковник, у нас человек новый и не знаете всех тонкостей наших служебных отношений. Я и приказать не могу Станюковичу, да он и не любит меня…
– А Нахимов?
– Павла Степановича он совсем не выносит. Ведь мы с Нахимовым лазаревской школы. А Станюкович порочит и хулит все, что сделал Лазарев. Это человек старой школы. Он не мирится с тем, что сидит на берегу, а не командует флотом. По службе он считает себя выше нас и подчиняется только Меншикову. Да вот – я еду к его светлости. Не хотите ли со мной? Ему все и расскажете.
Тотлебен поморщился:
– Пожалуй, он мне скажет то же, что и Станюкович… Вы знаете, князь меня зовет «кирпичных дел мастером».
– Это ничего. У его светлости слабость к остроумию. И Нахимова он зовет то «боцманом», то «матросским батькой».
– А вас, Владимир Алексеевич?
Корнилов безмятежно улыбнулся и просто сказал:
– Мы с князем оба генералы свиты его величества. Право, поворачивайте коня за мной. Я вас поддержу у князя.
– С утра не слезал с коня. Но это ничего. Вот боюсь, мой Ворон за вами скакать не сможет. Умаялся, бедный…
Тотлебен потрепал коня по запорошенной, грязной шее.
– Да, коня жаль, – согласился Корнилов. – Да вот что: садитесь на казачьего коня, а казак отведет вашего Ворона домой. Вам ничего в казачьем седле?