Малая метафизика цунами

Jean-Pierre Dupuy

Petite m'etaphysique des tsunamis

Жан-Пьер Дюпюи (р. 1941) – ключевая фигура, связывающая французскую философию и мир современных технологий. Он начинал как инженер, выпускник Политехнической школы, работник газовой промышленности. Затем, в Южной Америке, познакомился с великим австрийцем Иваном Ильичём (другое написание Илличем, Ivan Illich) – теологом и технобунтарем, социальным экологом и философом, после чего написал книгу о вторжении промышленной фармацевтики в вековые ритмы врачевания, хотя за год до того опубликовал работу об экономических принципах частного и государственного администрирования. За последовавшие

четыре десятилетия у Дюпюи вышло почти четыре десятка книг, в которых переплетаются сюжетные линии как технологической реальности, так и философской традиции: паника, ядерное оружие, товарное изобилие, либерализм, когнитивные науки, социальная справедливость, экономика, кибернетика, священное, доверие, ревность, зло.

Дюпюи – профессор Стэнфордского университета и член французской Академии технологий. Он почитатель Калифорнии и калифорнийского образа жизни, вместе с тем – объект поклонения стартаперов Кремниевой долины, интеллигенции Сан-Франциско и властей предержащих на местном Капитолии. В Париже, в родной Политехнической школе, где он был профессором, Дюпюи основал CREA (Центр исследований по прикладной эпистемологии, 1984–2009) – научный институт, изменивший течение французской мысли и впервые внесший в не столь популярный ныне аналитический элемент. За первую четверть XXI века, уже после исчезновения CREA, французская аналитическая философия превратилась в отдельную школу, опирающуюся на совсем другие лаборатории, но в 1980-х годах она только зарождалась. Дюпюи был первым во многом: он издал французский перевод «Теории справедливости» Ролза, ввел в оборот аналитическую теологию Бернарда Уильямса и в те же годы опубликовал учебник философии для инженеров, в котором Мишель Фуко и Жак Деррида соседствуют с Джоном фон Нейманом и Хайнцем фон Фёрстером. В CREA под руководством Дюпюи начинали свой путь Франсуа Реканати, Жоэль Пруст, Роберто Казати и многие другие. Там аналитические философы науки, как Ричард Хили, могли делить кабинет с полевыми антропологами, как Люсьен Скубла или Марк Анспах. При всем при этом сам Дюпюи по выбору тем своих исследований и по принципам построения аргументации принадлежит не аналитической школе, а именно непрерывной французской традиции, идущей от Просвещения: от Монтескье и Руссо к Леви-Строссу, Моссу, Жирару.

Для первого знакомства с книгами Жан-Пьера Дюпюи читателю предлагается небольшое исследование, написанное им в 2005 году и носящее актуальный на тот момент заголовок «Маленькая метафизика цунами». В декабре 2004 года сильнейшее цунами в Азии привело к гибели тысяч людей, включая множество российских и западных туристов, так что трагедия живо ощущалась и в Париже, и в Петербурге. Но сегодня те чувства стерлись из общественной памяти, и оттого на первый план заслуженно выходит не сиюминутная новость, какой бы трагической она ни была, а главный термин заголовка – метафизика. Антропологические и этические уроки, которые можно усвоить из изучения катастроф – катастроф любого порядка, не только цунами, – основная тема не только этой книги, но и двадцати последних лет работы Дюпюи.

В русской словесности про глобальные катастрофы было сказано не так много: во время чумы пир да рифма «мор-спор». Дюпюи же, выражаясь языком Пушкина, привел метафизику на шум пиров и бурных споров. В этой книге он ужимает основы метафизики до размера застольной речи – нескольких десятков страниц, на которых отступающие волны потопа оголяют остов общественной морали. В результате выясняется, что начатки всякой политики и всякого общественного устройства в современном технологическом мире исторически прорастают на почве катастроф.

Сюжетная линия книги – обзор основных катастроф Нового времени, ставших поворотными пунктами философской мысли: от землетрясения в Лиссабоне в 1755 году, Холокоста [1] , чернобыльской аварии [2] и 11 сентября [3] до азиатского цунами 2004 года. Надо обладать выдержкой Архимеда или Иеронима, чтобы на нестерпимом эмоциональном фоне тысяч смертей – точнее, за этим фоном, поскольку его нельзя стереть или забыть, – разглядеть разлитую в историческом времени исконную антропологию, собрать ее воедино и выразить аргументативно и аналитически.

То же умение превзойти

эмоции и увидеть за ними голую метафизику требуется и для философии техники: положение человека в технической вселенной характеризуется тем, что его ремесленная власть, сила делания, неизмеримо превосходит его же способность вообразить и представить себе последствия того, что он делает. Отсюда внимание Дюпюи к техногенным катастрофам, вписанным в наше будущее: они тоже, как и землетрясения и цунами, позволяют изучить связь между метафизикой и политикой. Связь эта проходит через отношение между священным и злом. Дюпюи полагает, что существуют три категории жертв: жертвы ритуальные, жертвы массовых побоищ и жертвы природных катастроф. Антропологически обусловленные силы, говорит он, формирующие и мораль, и политику человеческого общества, перед лицом катастрофы заняты не чем иным, как стиранием границ между этими тремя категориями.

Основной прием, позволяющий связать воедино катастрофы разного порядка, состоит в наблюдении, что после катастрофы, какой бы ни была ее причина, она всегда воспринимается как природная. Даже к Освенциму выжившие относятся как к гневу Божьему, даже к 11 сентября – как к землетрясению или цунами. В этой ситуации надо разобраться, откуда берется внешняя сила, ответственная за приход всепожирающего зла. И тут оказывается, что она только кажется внешней. Землетрясение или цунами – природное явление, но зло в них человеческой природы; механизм, его порождающий, – автотрансценденция, то есть вытеснение во внешнюю сферу фактора чисто человеческого, во всех деталях имманентного, однако в целом превышающего своим размером и образом любой масштаб действия, доступный человеческому пониманию.

В 1960-х годах крупнейший политико-философский скандал и одновременно поворотный момент всей политической философии последних десятилетий был вызван книгой Ханны Арендт об Адольфе Эйхмане. Управлявший уничтожением евреев Эйхман, согласно Арендт, – бездумный служака, винтик системы, из которых и состояла преимущественно машина нацистского зла. Ханна Арендт впервые указала, что злотворна эта машина именно потому, что составлена из бездумных винтиков, которым поручено вершить судьбы миллионов, а не вследствие сатанинского умысла некоего верховного злодея. Вослед Арендт, но другими методами Дюпюи также исследует источник зла в нас самих – не в отдельно взятом человеке, который может быть примерным семьянином, служакой-карьеристом и т. д., а поверх психологии, то есть уже в общей антропологии – в человечестве в целом и в том, как оно себя ведет перед лицом апокалипсиса. Как непредставимая мощь техники влияет на мораль? Если речь идет о катастрофе, то источник зла человечество не способно представить иначе, как вытеснив его во внешнюю, нечеловеческую сферу, где он становится богом, атомом, климатом.

Источник этот обладает перформативной силой, способной изменять ход истории. Даже если он располагается в будущем, если задан только как пророчество. Люди слышат пророчество не потому, что оно сообщает какую-либо полезную информацию любопытному населению, но потому, что оно с неумолимостью вписывает в действительность еще не свершившуюся катастрофу. Дюпюи подчеркивает именно эту неумолимость, переводя ее на язык метафизики. В «проецируемом», как он говорит [4] , времени катастрофа становится не воображаемой, а реальной, онтологически данной. Пророчество недостаточно знать как набор сведений, в него необходимо верить, как верят в бога, в разрушительную волну, в силу ядерного оружия и в изменение климата. Отсюда перформативная сила апокалипсиса, поскольку в обещания светлого будущего человечество верить разучилось – только в катастрофу.

Оказывается, что вытеснение зла во внешнюю, нечеловеческую сферу и есть основополагающий религиозно-политический прием по отношению к разлитому в историческом времени насилию. Дюпюи называет такую политику «катастрофизмом», давая ему определение внешне противоречивое, но содержащее внутреннее напряжение, из которого – так же, как в случае великих теологических определений, – черпается, как из неиссякаемого источника, вся его сила: «Просвещенный катастрофизм – уловка, позволяющая человечеству отмежеваться от совершаемого им насилия, которое становится равнозначным участи – не несет в себе замысла, но способно нас уничтожить. Уловка состоит в том, чтобы показать, будто мы – жертвы насилия, продолжая держать в уме, что причина происходящего с нами – в нас же самих. В этой двойной игре, в этой стратагеме, быть может, и есть залог нашего спасения» [5] .