Мальчик, которому не больно
Шрифт:
И я иногда плачу. И мой Папа плачет — он молодец, не стыдится своих слёз и меня. Он говорит мне:
— Ты — это я. И я плачу, потому что плачешь ты. Но я знаю, что ты плачешь светлыми слезами. И мне тоже хочется плакать ими.
— А разве есть чёрные слёзы? — спрашиваю я.
— Ещё сколько!
— Ну плачь, плачь, только, чур, — светлыми, — улыбаюсь я.
А в тот раз, когда мы покормили Чока и ушли, было ещё холодновато. Сияло вечернее солнце, повесили головки подснежники. Настало время между ночью и
Сумерки были и на душе — и у меня, и у Папы. А я не хотел, чтобы они были не только в природе, но и на душе. И спросил Папу, догадываясь:
— А что же доктора испугались, когда я муху попросил? И комара? И чего ты так расхохотался, когда узнал, для чего?
Он снова рассмеялся. Правда, уже не так отчаянно, как в комнате у меня.
— Да так, — сказал.
— Как так? — настаивал я.
— Видишь ли… Мы, взрослые, иногда как сущие дети.
И я ему ответил:
— Дети бывают глупы, потому что не знают. А взрослые — потому что знают.
— Как-как? — переспросил Папа.
— Скажи уж прямо. Меня ещё и за сумасшедшего приняли?
— Не то, чтобы… — засмеялся он, — но вроде этого.
— Но ведь, — усмехнулся я, — в одно место снаряд два раза не попадает.
— Откуда ты такое знаешь? — удивился Папа.
— От Бабушки, — улыбнулся я. И вспомнил. Спросил: — А что такое потусторонний мир?
— Вот мы с тобой, — сказал Папа, — здесь, вместе, вот в этой роще. Это наш мир. Наша сторона. А когда умрём, окажемся по ту сторону от нашего мира.
— И это правда? — удивился я.
— Так говорят, — ответил Папа, — но никто точно не знает.
— И мой Чок стоит на охране этой границы? Это правда, раз Бабушка говорит?
— Ну, — серьёзно ответил Папа, — раз Бабушка говорит…
Бабушка
Мою бабушку зовут Катей, Екатериной Петровной, а Мама зовет её иногда Екатериной Великой, потому что была в России такая царица, которая переписывалась с Вольтером. Кто такой Вольтер, я точно не знал, кажется, философский человек из Парижа, но его имя звучало в нашем доме так же часто, как имя царицы. Но причём здесь царица?
Может, потому что Бабушка когда-то училась на философском факультете? Но это было очень давно.
Она всю жизнь работала в научной библиотеке и ушла из неё, только когда я родился. Чтобы помочь своему сыну — моему Папе. И своей невестке — моей Маме.
Ну конечно, у неё был твёрдый характер. Мама говорила — властный. Но я это только повторяю, потому что не понимаю, как это — властный характер.
Власть, что ли, держать? Так какая власть у Бабушки? Она обед готовит, да со мной сидит. Разве это власть?
Каждое утро она приходит ко мне с тазиком, умывает меня — лицо, шею. Задирает рубашку, терпеливо протирает мою грудь, а потом ноги и всё остальное. Дальше
Меняет мне подгузники.
Кто-нибудь усмехнётся, даже возмутится: чего об этом говорить? Но примерьте на себя, как говорит моя мудрая Бабушка, и, может, сообразите.
Мученьем всё это не назовёшь, но и радостью — тоже.
Бабушка моя тверда характером — и в этом радость. Она никогда не плачет, не причитает, зато первой бросается ко мне и защищает ото всех, как индюшка своих птенцов, широко растопыривая свои перья.
На меня никто никогда ещё не нападал, но я знал — Бабушка на мою защиту прибежит первой. Это чувствовалось во всём — в каждом её терпеливом движении и в каждой фразе.
Единственное, что не могла Бабушка, — это носить меня на руках, как Папа.
Когда я был совсем маленьким, она, конечно, носила. А теперь уже не могла.
Бабушка недолюбливала Маму.
Мама
Мама была не от мира сего. Это бабушкино выражение.
Она выразилась так при мне всего один раз, наверное, не нарочно. Хоть она и смутилась, я не понял: хорошо это или плохо.
Мир сей — это же всё, что сейчас: Бабушка, Папа, я, дом с большим садом, который мы снимаем за городом, как говорит Бабушка, для меня, наши разговоры, умывания по утрам, паучок по имени Чок, наконец.
А не сей мир? Что это?
Я спросил Бабушку, и она пристально оглядела меня, думая о чём-то далеком и нездешнем.
Потом встряхнулась и спросила бодро:
— Ты, наверное, спрашиваешь, кто такой человек не от мира сего?
Я кивнул. Наверное.
— Не похожий на других, обычных.
— Необычный?
— Иногда необычный. Иногда не желающий быть обычным, как все. Не желающий нести свою судьбу. Препятствия не преодолевающий, а их обходящий. Сосредоточенный на себе. Понимаешь?
— Не очень.
— Ну вот если ты без конца будешь думать о своей болезни, тебе будет хуже. Не думай!
— Стараюсь.
— Если будешь думать о своей непохожести на других ребят, станешь их сторониться.
— Но ты же знаешь! — удивился я. — Мне сторониться некого.
Бабушка сникла. Сказала:
— А это — просто беда.
Бабушка, конечно, не про Маму говорила, и даже не про меня. А вообще. Но я думал о Маме — не от мира сего.
Разве она кого-нибудь сторонится? Без конца думает о чём-то своем?
Но уж что правда, то правда: она непохожа на других. Она необычна. Даже необыкновенна.
Она стройная, статная, изящная. Когда приезжает с работы, туфли не снимает, цокает каблуками по кафельному полу кухни. Мне приятно, я знаю — Мама пришла. А бабушка говорит ей:
— Не надоело цокать? Одень тапочки. Пусть ноги отдохнут!